Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Опыт нового прочтения отечественной фантастической классики
На исходе века
Взял и ниспроверг
Злого человека
Добрый человек.
Из гранатомёта
Хлоп его, козла!
Стало быть, добро-то
Посильнее зла!
Евгений ЛУКИН
Евгений и Любовь ЛУКИНЫ в «Миссионерах» высказались настолько ясно и полно, жирно подчеркнув еще и эпиграфом — «Hell is paved with good intentions», что добавить к сказанному трудно. Можно лишь разбавить. Повесть гениальной простотой конструкции и функциональностью напоминает автомат Калашникова: бьет кучно и точно. Не зря же в одном из интервью Евгений ЛУКИН заявил:
— Мы с Белкой (Любовью ЛУКИНОЙ) долго боролись с текстом, хотели переписать, расширить, превратить «пьесу» в «сценарий», но «Миссионеры» оказали столь сильное сопротивление, что нам пришлось смириться.
Каравеллы
Впервые «Миссионеры» были опубликованы в «Искателе» в 1989 году. Наши современники обнаружили дыру в прошлое – в доколумбову Америку и решили подготовить аборигенов к предстоящему приходу европейцев, памятуя, что творили в свое время Кортес, Писарро и прочие. И так хорошо подготовили, что четыре наконец-то появившиеся утлые каравеллы встретила не знающая жалости мощная армия из тысячи кораблей с ракетопланами, ручными ракетометами и напалмом. Туземцы легко уничтожили три деревянных судна и отпустили одно, дабы проследить за ним до Европы:
— Перед глазами с безжалостной ясностью в полный рост вставало грядущее: горящие лувры и эскуриалы, ракетометы против мушкетов, смуглые татуированные цивилизаторы против белых дикарей христиан. Пружина неудержимо раскручивалась в обратном направлении, и помешать этому он был бессилен (это мысли одного из тех, кто все это осуществил, – изрядно постаревшего – ему уже за 80 лет – и понявшего, что исправить содеянное он не в силах).
При этом люди с той и этой стороны по сути своей не особо изменились по сравнению с реальной
нашей историей. У девушки-снайпера с двухкорпусного катамарана «Тахи тианга» — татуировка на груди перекрыта шнурком с шестью человеческими клыками, а священник с каравеллы «Святая дева» пишет в дневнике:
— Сердце мое ликует при воспоминании о том, какой радостью и благочестием светились обветренные грубые лица этих людей, как ободряли они — низкими словами, но искренне — туземца, готового воспринять свет Божий.
Адмирал был недоволен, что отплытие откладывается, но даже ему пришлось уступить единому порыву осененной благодатью толпы. Обряд был совершен, и туземца с торжеством возвели на костер, ибо теперь, перестав быть бессмысленным животным, он подлежал церковному суду за явную связь с дьяволом.
Прими его душу, Господи! Он умер как человек, пламя костра очистило его, выжгло все вольные и невольные прегрешения.
Изменилось лишь понимание, кого считать «дикарем»: один из оставшихся здесь и состарившихся наших современников гневно восклицал об индейцах, которые когда-то «украшали себя блестящим мусором, выброшенным европейцами за ненадобностью!.. Можешь ты представить себя в ожерелье из стреляных гильз и с жестянкой от консервов на голове?» и не смог сдержать истерического смеха, когда увидел на шее захваченного с каравеллы адмирала «на цепочке словно некий орден или редкостная драгоценность, болталась стреляная керамическая ракета малого калибра».
Само просится сопоставление "культуры" и "цивилизации":
— Культура имеет душу. Цивилизация же имеет лишь методы и орудия (Николай Бердяев "Философия неравенства").
Спустя годы, попаданцы повалили в русскоязычную фантастику косяком, но повесть ЛУКИНЫХ была одной из первых.
Тупапау
«Миссионеры» ЛУКИНЫХ – притча, в которой не стоит искать прямых исторических ссылок. Авторы указали, что острова располагаются на параллельной Земле, но очень похожей, судя по появившимся европейцам, на нашу. Иначе встал бы вопрос о том, что Полинезия располагается в Тихом океане, а вся Конкиста проистекала по другую сторону материка – со стороны океана Атлантического. И много севернее. Даже Магеллан, первым вышедший в Тихий океан, встретил на своем пути из бесчисленного множества островов Океании лишь «два пустынных островка, на которых нашли одних только птиц да деревья». В повести история покорения новых территорий европейцами проходит по иному сценарию. У нас оставленной до поры в живых каравелле необходимо было для возвращения проплыть Магеллановым проливом и тем самым открыть сначала для отслеживающих судно гигантский американский материк, которого они не знали.
Первым подступом к теме стала для ЛУКИНЫХ повесть «Тупапау, или Сказка о злой жене», появившаяся в газете «Вечерний Волгоград» в 1983 году. Она, хотя и получила, в 1998 году, после книжной публикации, премию «Интерпресскон» за «среднюю форму», явно для писательского дуэта ученическая и проходная. Здесь группа молодых людей случайно (ударом молнии) оказывается в доколумбовой Полинезии. Татуированный местный вождь, двухкорпусный катамаран "Пуа Ту Тахи Море Ареа", табу, война между племенами – все это появилось потом в «Миссионерах».
Предтечи
Супруги ЛУКИНЫ писали не в безвоздушном пространстве. Тему лекарства, оказавшегося хуже болезни, поднимал в «Страж-птице» Роберт Шекли.
Север Гансовский рассказывал о попытке изменить историю, убив в прошлом Юргена Астера, которому только предстояло когда-то стать кровавым диктатором и воплотить в жизнь огороженные колючей проволокой «резервации воодушевления», эвроспиртовые котлы, сжигающие тысячи жертв, каменоломни и мировую бойню. Удавшаяся попытка привела к тому, что вместо Астера появился Гитлер ("Демон истории" 1968 года).
Как писал сам Евгений ЛУКИН в записи от 3 ноября 2021 года блога на author.today:
— Первая наша попытка прописать иной мир во всех подробностях. Где-то у меня до сих пор хранится картонная папка с эскизами парусных авианосцев, набросками карт (в том числе и карт распространения того или иного диалекта), словариками, выписками из удивительной книги о полинезийских мореплавателях “We, Navigators” и т. д.
Мы сознавали, что вторгаемся на творческую территорию Стругацких (островные империи, сопляки с гранатомётами, бесконечная бессмысленная война), но полагали, что восемь лет самостоятельной работы не позволят нам стать очередными подражателями Братьев.
— Детская придурь (сбежать в первобытную Полинезию) обернулась попыткой защитить идиллический выдуманный мирок от вторжения европейцев, в результате чего мы так изуродовали несчастные острова, что конкистадоры скромно курят в сторонке. Ей-богу, намерения у нас были самые благие. Нам и вправду не хотелось, чтобы «рай по правому борту» сменился адом, однако повесть оказалась сильнее, а главное, умнее нас самих.
Пользуясь случаем, спешу передать запоздалую благодарность Святославу Логинову, вдребезги разнёсшему один из первых вариантов «Миссионеров» (тогда это ещё называлось «Бумеранг»).
— Да не смогут они там добыть нефть! — неистовствовал он. — При их уровне технического развития? Бросьте, ребята…
Развалил нам, гад, всю экологию с технологией. Называется, погостить приехал!
— Ладно, — зловеще произнёс кто-то из соавторов. — Сломал — чини. Пока не придумаешь замену нефти — жрать не дадим!
Вы не поверите, но ему хватило получаса, чтобы вспомнить «бразильский вариант» и варварски разомкнуть производственный цикл: горючее островитяне получают, перегоняя в спирт сахарный тростник, а барду, не перерабатывая, сбрасывают по наклонным канавам в бухты. Самотёком. Особенно впечатлили нас семиметровые хребты серой зловонной пены вдоль берегов.
Понятно, что гость был немедля накормлен.
Повесть приглянулась публике, огребла «Еврокон-90», но, как к ней относиться, не знаю по сей день. Она многое нас заставила понять, но совершенно была не понята читателями. Мне кажется, всех очаровало именно то, что ужасало авторов: романтика пренебрежения личностью во имя целого.
Трилогия
Позже Евгений ЛУКИН, после смерти супруги-соавтора, написал роман «Разбойничья злая луна» (1997 год) и повесть «Слепые поводыри» (2000 год), образовавшие с «Миссионерами» цикл. Они — за рамками рассматриваемого временного периода, но не сказать о них нельзя.
События романа проистекают через сотню, другую лет после завоевания полинезийцами Евразии. Об этом, впрочем, мы судим лишь по косвенным признакам. Управляющие необыкновенной техникой татуированные люди проходят лишь краем повествования. Судя по эму краю, они вновь ведут войну между собой, но уже в планетарном масштабе. И добывают стратегический ресурс для этой войны – нефть: им нужно лишь, чтобы не мешали. Поэтому тайные «миссионеры» , внедряемые в ближние к местам добычи государства, делают все, чтобы те завязли во внутренних разборках и не лезли, куда не надо. Происходит все на Ближнем Востоке или Северной Африке, где «корабли пустыни» существуют не в переносном значении, а в прямом – судна действительно передвигаются по песку с помощью гигантских колес и парусов. Океан для обитателей этой страны – лишь нелепая легенда.
Главного героя, человека благородного происхождения, принимают за известного разбойника, и, чтобы выжить, ему действительно пришлось стать им (помним-помним про "Тень воина" и "Двойную звезду"). Описывается уникальная культура, к которой у добывающих нефть и управляющих смертоносными ракетами интереса нет: они заняты своими глобальными разборками.
Роман неплох, добротен, но нет в нем фирменной лукинской парадоксальности, фейрверка. Он несколько напоминает произведения Гая Гэвриела Кея.
А вот соло со «Слепыми поводырями» — иной случай. Немало рецензий о «Миссионерах» сразу же сбиваются на «Поводырей»: такую песню-де испортил.
— Жестокий мир "Миссионеров" сотворили не рефлексирующие интеллигенты-шестидесятники, мягкотелые идеалисты, пытавшиеся ценой многих жертв сохранить уникальную полинезийскую цивилизацию, а вместо этого выпестовавшие очередную империю. Его создали новые герои, порожденные новым жестоким временем. Нашим временем. Девяностыми. Люди изначально с гнильцой, — писал в 2000 году Василий Владимирский в рецензии «Не возвращайтесь по следам своим...».
Действительно, 90-е произвели неизгладимое впечатление на Евгения ЛУКИНА. Можно судить об этом, в частности, по стихам из сборника «Дым отечества» 1999 года. Благие помыслы 80-х о свободе и демократии обернулись в следующее десятилетие массовым обнищанием, разорением заводов и НИИ, криминальными разборками, малиновыми пиджаками и продажной властью. Практически адом. Как в «Миссионерах».
Но Игорёк, главный герой... или антигерой, который, казалось бы, из «поколения дворников и сторожей», понял главное:
— Помнишь, ты мне когда-то сказал: "Здесь мы не можем ничего! Там мы можем всё... Да! Там мы можем многое. И ты это знаешь сам... Но, Владик! Здесь, как выяснилось, дело обстоит точно так же. За какой-нибудь месяц я понял (ты не поверишь!), что разница между Россией и первобытной Полинезией исключительно в масштабах. Вот и всё... Пойми, Герреро — не более чем полигон. Именно там, на атолле, мы обучились всему! Так, спрашивается, какой же мне смысл рулить историей там, когда с тем же успехом я могу это делать здесь?!
— Там — прошлое... — напомнил Влад.
— Прошлое... — усмехнувшись, повторил он. — Здесь тоже прошлое. По отношению к будущему. И я это будущее переделаю, попомни мои слова!
Так что все, что можно было осуществить там, в прошлом, на параллельной Земле, можно осуществить здесь и сейчас. Надо лишь понять, что никакой разницы нет...
Все три части – о разном. Если читать трилогию целиком, то — непременно только в порядке написания, завершая «Поводырями». Но лучше все же ограничиться «Миссионерами».
Опыт нового прочтения отечественной фантастической классики
Витькин дубль стоял, упершись ладонями в лабораторный стол, и
остановившимся взглядом следил за работой небольшого гомеостата Эшби.
Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу
Перечитав по прошествии сорока с лишним лет «Открытие себя» Владимира САВЧЕНКО, с удивлением обнаружил, что ряд максим, которые до сих пор периодически сам для себя повторяю, — из этого романа. Такая, например, как «Любое действие обязывает. Бездействие не обязывает ни к чему». Или вот «Если тебе хочется такси, а судьба предлагает автобус – выбирай автобус, ибо он следует по расписанию». Это не самые яркие из мыслей К. Пруткова-инженера – афоризмов-эпиграфов к главам романа, но почему-то запомнились.
Сноска
Мой любимый эпизод из романа «Открытие себя» — почти в самом конце: инженер Кривошеин (точнее, его неотличимая копия) поднялся к директору института системологии академику Азарову и, по сути, сообщил тому, что «во вверенном ему институте сделалось без него и прошло мимо него огромное открытие, по сравнению с которым и его деятельность, и деятельность всего института кажется пигмейской». Диалог там немаленький, но заканчивается упреком Кривошеина:
первое издание романа в 1967 году
— Вы готовы принять, что машина может делать человека, но допустить, что в этом деле лаборант может значить больше вас… выше ваших сил! Между прочим, Михаил Фарадей тоже был лаборантом, а вот у кого он служил лаборантом, сейчас уже никто не помнит.
На что Азаров широко улыбнулся и заявил:
— Послушайте, вы устроили мне такую встрепку, что я… ну да ладно. Я ужасно рад, что вы живы!
Фраза сопровождается сноской от автора: «Читателя просят помнить, что перед ним научно-фантастическое произведение».
То есть, выращивание машиной живых усовершенствованных копий человека – это нормально и укладывается в логику повествования, а вот неожиданное раскаяние академика, признание им неэтичности своего поведения, и готовность, засучив рукава стать равноправным соратником, если его допустят к деятельности лаборатории возглавляемого им НИИ, — извините, читатели, откровенная фантастика!
Истоки
Писатель Владимир САВЧЕНКО ушел из жизни в январе 2005 года. Еще доступен его сайт, где есть немногочисленные автокомментарии к роману «Открытие себя». По его словам, замысел романа начался со встречи в 1962 году в Голосеевском парке в Киеве собственного «почти двойника».
Подозреваю, прообразами академика Аркадия Азарова и и.о. руководителя
лаборатории новых систем (она же — «лаборатория случайного поиска») Валентина Кривошеина были директор киевского института кибернетики академик Виктор Глушков и Алексей Ивахненко, который занимался самонастраивающимися системами, то есть тем, за что поначалу и взялся Кривошеин. Отношения у них были непростые, а Владимир САВЧЕНКО как раз в первой половине 60-х работал с обоими в киевском институте кибернетики. Вторая и третья главы монографии Алексея Ивахненко и Валентина Лапы «Кибернетические предсказывающие устройства» 1965 года были посвящены предсказаниям стационарных и нестационарных случайных процессов.
художник Роберт Авотин,1967
Эшби
Впрочем, первоначальные размышления и потуги неостепененного инженера Кривошеина были навеяны не узкоспециальными работами Ивахненко, а более яркими и парадоксальными идеями Уильяма Росса Эшби, чьи «Введение в кибернетику» (в СССР вышло в 1959 году) и «Конструкция мозга» (в СССР — в 1962 году) многим тогда вскружили голову. Даже Давид Самойлов написал «Свободный стих» со словами:
— Профессор Уильям Росс Эшби
Считает мозг негибкой системой.
Профессор, наверное, прав.
Ведь если бы мозг был гибкой системой,
Конечно, он давно бы прогнулся...
Поначалу инженер Кривошеин «мечтал о машине, которая будет понимать человека, чтобы лучше делать свое дело. В самом деле, если машина от всего того, что я ей буду говорить, показывать и так далее, обнаружит определенное поведение, то проблема исчерпана».
Месяца через полтора «в лаборатории раздался долгожданный перестук: Вот она, первая фраза машины (прежде чем расшифровать ее, я ходил вокруг стола, на котором лежал клочок ленты, курил и опустошенно как-то улыбался: машина начала вести себя...): "Память 107 бит"... Затем машина начала конструировать себя!.. Печатающий автомат выстукивал коды и номера логических ячеек, сообщал, куда и как следует их подсоединить... Машина, конструирующая себя без заданной программы, — это же сенсационная диссертация!».
Еще через пару месяцев машина стала выращивать глаза и щупальца и изучать свое окружение:
«Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить...» — мы повторяли это со всем напряжением мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.
А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас сотнями разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.
— Ах так! — Я ударил кулаком по стенке бака. — Валька, перекрывай воду! Отсоединяй питательные шланги.
«Машина, ты погибнешь. Машина, ты умрешь от жажды и голода, если не подчинишься...»
И машина подчинилась. Эти события были последними, где еще как-то значимо цитировался Эшби: «система, которая усваивает информацию, должна быть никак не проще той, что передает» и прочее (сам он упоминается и позже, но уже без пиетета). На свет появился первый дубль, и Кривошеины увлеченно занялись проблемой синтеза человеков.
А ведь электронная машина-то обнаружила определенное поведение: «мы догадывались, чем это может кончиться». Еще бы, она могла двинуться по пути «Суэмы» или другой машины – Массачусетской. Но Кривошеиным это было уже неинтересно. Они заставили ее быть послушной. Хотя сам факт обращения к машине со словами «ты погибнешь, ты умрешь» говорит, что они действительно догадывались.
Фельетон
В апреле 1973 года в «Литературной России» появилась рецензия-фельетон Марка Дейча «Несостоявшееся открытие»:
художник В.Васильева, 1994 год
«…Инженер Кривошеин совершает грандиозное открытие (правда, заметим, уже давно запатентованное в фантастике): изобретает машину, которая «дублирует» людей. И вскоре по страницам книги уже ходят четыре Кривошеина, что создаёт немалые трудности финансового порядка (одна зарплата на всех четверых), любовного (одна любимая на всех четверых) и прочие… Оставим на совести автора романа развитие детективной интриги, словно заимствованной из многочисленных пародий. Отметим только, что следствие заходит в тупик, а 3-Кривошеин-3 (в результате одного из опытов их остается трое) приходят к выводу, что «дублировать» людей нехорошо, зато с помощью машины можно усовершенствовать человечество, избавив его от дурных черт и наклонностей».
Если игнорировать подчеркнуто негативное отношение фельетониста, сюжет пересказан относительно верно. Далее Дейч продолжает:
«И это всё?» — спросит читатель.
Увы, дорогой читатель, это всё. Остальное занимают размышления автора об открытии — в частности и вообще, — о биологии, о человеке, о жизни».
Тоже верно. С одним уточнением: то, что фельетонист называет «остальным» — и есть главное, ради чего роман написан.
«Открытие себя» — роман-трактат. В большей степени даже, чем «Туманность Андромеды». Сегодня не каждый читатель долетит до середины этого Днепра, но для 1960-х – начале 1970-х роман стал сосредоточением многих тем советской фантастики. Копирование людей – «Пять президентов» П. Багряка и «Люди и слепки» Зиновия Юрьева. Измененный человек, который сможет жить на чужих планетах без скафандров и биологической защиты («завести жабры, крылья, плавники, дышать фтором, заменить белок кремнийорганикой – и остаться человеком») – от «Второго пути» Валентины Журавлевой и «О некрасивом биоформе» Кира Булычева до «Плеска звездных морей» Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова. О машине, начавшей «вести себя», к уже названному можно добавить «Спонтанный рефлекс» братьев Стругацких и «Черного Яшу» Зиновия Юрьева. О размышлениях, что, может, промолчать про открытие – будто бы его и не было, автор предисловия к красному тому с «Открытием себя» в «Библиотеке современной фантастики» Дмитрий Биленкин написал рассказ «Запрет». Что-то опубликовано раньше, что-то позже, что-то почти одновременно.
Но вернемся к рецензии-фельетону.
— Есть в романе наука, уважаемый читатель, есть. Её тут много. Так много, что продраться сквозь неё просто немыслимо, не говоря уж о том, чтобы понять что-либо. Ну вот, например:
«Расшифровываю другую ленту: «Нежность душ, разложенная в ряд Тейлора, в пределах от нуля до бесконечности сходится в бигармоническую функцию». Отлично сказано, а?»
А? Каково? Вы всё поняли? Нет? Ну, тогда вот вам другая научная мысль, попроще:
«— Ты напрасно так ополчаешься на биологию. В ней содержится то, что нам нужно: знания о жизни, о человеке».
Дейч откровенно передергивает. Фразу про «нежность душ» выдала электронная машина в цифро-бумажный период в ряду других, как их назвал Кривошеин, «маловразумительных обрывков» «чего-то шизофренического». Что и сподвигло его на сожжение рулонов с перфолентами и на то, чтобы поставить вместо печатающих автоматов тефлоновый бак, куда спустить все шланги увлекшейся химией машины.
Позже этот самый «ряд Тейлора» вполне осмысленно прозвучал после разговора с близкой женщиной Леной — как и некоторые другие машинные маловразумительные, казалось бы, фразы.
художник Ричард Пауэрс, 1979 год
Что касается банальной сентенции про биологию, она выдернута из контекста. В романе — два больших разговора о биологическом аспекте открытия. Теодор Старджон в предисловии к американскому переводу, наоборот, с восхищением обильно цитирует эти разговоры: «Какая удивительная, какая захватывающая концепция!»
Общественность
Если бы в романе копировать людей начал некий Krivoshein в капиталистическом мире, все произошло бы по устоявшейся схеме: на открытие немедленно попытались наложить лапу военные или монополии. Мы читали много такой советской (да и западной) фантастики. В том числе и у самого САВЧЕНКО.
Леонид Геллер в книге 1985 года «Вселенная за пределом догмы: Размышления о советской научной фантастике», вышедшей в Лондоне, дал развернутый анализ «Открытию себя»:
— Нет никакой военной угрозы, как нет и соперничества двух держав. Все происходит в Советском Союзе. Экспозиция романа сделана в ключе детектива, но лишь для того, чтобы увлечь читателя, которому предстоит следить за сложными зигзагами исследовательской мысли и еще более сложным обсуждением нравственных вопросов. Снова ученые делают великое открытие и снова оказывается, что оно преждевременно.
Кривошеины клянутся не допустить использования открытия в недостойных целях. А перед этим обсуждают перспективы:
— И тогда набегают людишки, для которых любое изобретение и открытие – лишь новый способ для достижения старых целей: власти, богатства, влияния, почестей и покупных удовольствий. Если дать им наш способ, они увидят в нем только одно «новое»: выгодно!.. А выгодно будет производить массовым тиражом... женщин для публичных домов, солдат-сверхсрочников… можно и специалистов посмирней с узконаправленной одаренностью, чтобы делали новые изобретения и не совались не в свои дела. Человек для определенного назначения, человек-вещь – что может быть хуже!
– Но ведь это там… – Дубль неопределенно указал рукой. – У нас общественность не допустит.
Ну, еще бы: какая общественность в СССР допустила бы публичные дома? Геллер, понятно, тоже поиронизировал насчет общественности (можно написать отдельное исследование о том, что для САВЧЕНКО здесь – а может, и в целом для советского человека в то время – не существует еще понятия «общество», в то время как в англоязычном издании «общественность» вполне адекватно переведена «society» — «общество», а не «public», например).
Владимир САВЧЕНКО, уже размышлявший над аналогичными опасениями в пьесе «Новое оружие», не был наивен и обозначил по роману аккуратным пунктиром (представляю далеко не все такого рода упоминания):
— В тишине парка висела высокая воющая нота – это в Ленкином КБ шли стендовые испытания реактивного двигателя. «Работа идет. Что ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... В глубоких шахтах рвутся плутониевые и водородные бомбы — высокооплачиваемым ученым и инженерам необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных площадках и в бетонных колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты (Часть 2-я, глава 4-я).
— Я тогда работал в лаборатории Валерия Иванова. Мы разрабатывали блоки памяти для оборонных машин. Дела в мире происходили серьезные – мы вкалывали. Не замечая ни выходных, ни праздников (Часть 2-я, глава 5-я).
И – знаменитый финал, когда воодушевленные герои шагают в лабораторию, «впечатывая каблуки в асфальт»:
— Некоторое время все трое шли молча — думали. Академгородок остался позади. Издали виднелись парк и здания института, а за ними — огромный испытательный ангар КБ из стекла и стали.
Стругацкие
Леонид Геллер пишет:
— Есть в книге сцена, когда гуляющему в центре города герою кажется, что никого, кроме обывателей, нет вокруг, а может, никогда и не будет:
«А что изменится в результате прогресса науки и техники?.. Самодвижущиеся ленты тротуаров будут переносить гуляющих от объемной синерамы «Днепр» до ресторана-автомата «Динамо» — не придется даже ножками перебирать... Будут прогуливаться с микроэлектронными радиотелепередатчиками, чтобы вести все те же куриные разговоры». Заметим, что мысли эти в точности совпадают со словами скептика из «Улитки на склоне» Стругацких о «хрустальных распивочных и алмазных закусочных».
Главы об Управлении из «Улитки…» опубликованы в 1968-м – после «Открытия себя». А вот «Понедельник начинается в субботу» — в 1965-м. Именно здесь впервые появились дубли. Так и Кривошеин называет собственные копии. Кто знает, может быть, он (инженер же, — вполне целевая аудитория этой повести) и читал «Понедельник…». Кстати, разве не Амвросий Амбруазович Выбегало ставил эксперимент по выращиванию в автоклавах идеальных людей?
Кривошеины, в конце концов, тоже обсуждают «Универсальную Программу Совершенствования Человека». Ведь делать новых людей – штука сомнительная, а вот совершенствовать существующих – куда перспективнее (тут уж соглашусь с Дейчем). Безногие будут ходить, толстые постройнеют, уродливые – похорошеют. Но что делать с уродством душевным: глупостью, пошлостью, отсутствием вкуса? Способ есть, но ведь глупый не считает себя глупым, а пошлый – пошлым. И не согласятся добровольно на «позитивную реморализацию». Проблема!
САВЧЕНКО и АБС бились в 1960-х над теми же вопросами. Которые совпадали с идеологическим вектором страны. Хоть из программы КПСС незаметно исчезли слова о нынешнем поколении, которое будет жить при… но перспективу-то эту партия все еще декларировала. Пусть и не нынешнее поколение, а через одно, через два. И параметры светлого будущего давно уже были заданы: «радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью» – никто, надеюсь, возражать не будет, что именно такие люди предполагались в искомом коммунистическом будущем? И каким-то образом люди существующие или их потомки должны были в них преобразиться. Этим преобразованием и намерены заняться три оставшихся Кривошеина:
— Соберем вокруг работы талантливых исследователей, конструкторов, врачей, художников, скульпторов, психологов, музыкантов, писателей, просто бывалых людей — ведь все они знают о жизни и о человеке что-то свое. Начнем внедрять открытие в жизнь с малого, с самого нужного: с излечения болезней и уродств, исправления внешности и психики... А там, глядишь, постепенно подберем информацию для универсальной программы для "машины-матки", чтобы ввести в мозг и тело человека все лучшее, что накоплено человечеством.
Разве эта программа не близка той, с которые братья Стругацкие строили «Мир Полдня»? Именно поэтому ярый проповедник советского проекта Вячеслав РЫБАКОВ приветствует «Открытие себя»:
— Неважна карьера, неважны должности, звания и степени; важен результат, важно ДОБРАТЬСЯ ДО СУТИ И ОТДАТЬ ЕЕ ЛЮДЯМ. Какие слова можно найти в нашу консьюмеристскую эпоху для того, чтобы передать будоражащее чувство близкого доброго всемогущества, которое дарила читателю эта книга! А фраза, которой она кончается — «Три инженера шли на работу», — достойна стать такой же знаковой, такой же крылатой, как, скажем, «Призрак бродит по Европе».
художник Роберт Авотин,1967
Зауряд
Вторая часть романа Владимира САВЧЕНКО называется «Отрытие себя (О зауряде, который многое смог)».
Никто из писавших о книге даже не попытался выяснить: что здесь имеется в виду? Разве что с Теодора Старджона взятки гладки: в английском переводе в названии части отсутствуют слова о «зауряде» — просто «Self-Discovery».
Заурядом, понятно, является инженер Кривошеин-первый. Он сам себя так называет, ведь подавляющая часть текста – его дневник. Это самоирония. Та самая, что паче гордости. А еще он очень переживает насчет внешности: «толстеющий мужчина с сутулой спиной и банальной физиономией», коричневая родинка на щеке, великоватая челюсть и рубец над бровью. Да еще и прихрамывающий. Все и удивляются: что красивая женщина Лена Коломиец в нем нашла.
Именно пунктик по поводу внешности и толкает его на создание собственных дублей-красавцев. Теодор Старджон заметил по этому поводу:
— В ходе своей работы вы создаёте живую, дышащую версию себя, которая физически прекрасна как Адонис и которая, кроме того, чётко помнит каждое слово, каждую близость, которая когда-либо была между вами и этой женщиной. И вот они встречаются, и он ей нравится. Как вы себя почувствуете?
Американец считает, что Владимир САВЧЕНКО здесь юморит и эпатирует. САВЧЕНКО, может и да, а вот Кривошеина что тянет на грабли? Только комплексы и ничего кроме комплексов! Чем он тогда отличается от презираемой им условной гражданки, которая будет пытаться использовать его открытие для улучшения внешности: «Тапереча я хочу под Бриджит Бардо. Только чтоб трошки пышнее и чернявая»?
Геркулес из Атласа пластической анатомии профессора Г. Гицеску 1963 года, который использовал инженер Кривошеин
Сравните попытку сделать усовершенствованного дубля по образцу Геркулеса Фарнезского с его чудовищной мускулатурой бодибилдера:
— Двенадцать проб — и все не то. Аляповато, вульгарно. То одна нога получается короче другой, то руки разные.
Не удивительно: Геркулес Фарнезский стоит скособочившись – опирается подмышкой на палицу (переводчик на английский тоже недоумевал абсурду выбора, поэтому просто написал «Геркулес» — без уточнения).
В конце концов, за образец был взят дюреровский Адам, но все же дополненный мускулатурой Геркулеса.
Есть-есть в дневнике оттенок самоуничижения, скрывающий на самом деле чувство обратное:
— Ну, а по-честному, Кривошеин? Совсем-совсем по-честному: если бы ты не имел сейчас на руках способа делать человека, разве не исповедовал бы взгляды в пользу электронных машин? Каждый из нас, специалистов, стремится подвести под свою работу идейную базу — не признаваться же, что занимаешься ею лишь потому, что ничего другого не умеешь! Для творческого работника такое признание равносильно банкротству. Кстати, а умею ли я делать то, за что берусь?..
Ну, хватит! Конечно, это очень интеллигентно и мило: оплевать себя, плакаться над своим несовершенством, мучиться раздвоенностью мечтаний и поступков... Но где он, тот рыцарь духа с высшим образованием и стажем работы по требуемой специальности, которому я могу спокойно сдать тему? Иванов? Нет. Азаров? Не удалось установить. А работа стоит. Поэтому, какой я ни есть, пусть мой палец пока полежит на этой кнопке (часть 2-я, глава 12-я).
И я бы не советовал абсолютно доверять надежности рассказчика Кривошенина – он неизменно старается «подвести под свою работу идейную базу» (сам, как видите, признается), то есть оправдать себя. Вот что пишет он 3 августа в дневнике:
— Можно бы увеличить поверхность коры мозга, число извилин; это столь же не трудно. Но связи между числом извилин и интеллектом тоже нет: у дрозда гораздо больше извилин, чем у нашего ближайшего родича орангутанга. Вот тебе и птичьи мозги!
Но это неправда! Головной мозг птиц не имеет извилин: полушария гладкие!
Или вот запись от 12 мая: «А за что меня любить Фраските? У меня и франков...»
Сетующий на дурной вкус обывателей Кривошеин смешал в цитате Франца Легара и Владимира Маяковского.
И, кстати, напомню про Карфаген: Кривошеины так и не разобрались в попытке электронной машины «вести» себя: подчиняется – и ладно.
Смысл «зауряда» в названии главы: нового человека не только «больше не из чего делать» кроме как из..., но и некому больше, кроме тех, кто есть в наличии, со всеми их недостатками. Не будет ни фосфорических женщин, ни мокрецов, ни люденов. Как там сказано в эпиграфе: человек, помоги себе сам! В какой-то мере, даже можно сравнить Кривошеина с одним хоббитом, к которому попало кольцо.
художник Роберт Авотин, 1967
Трезвость
Третья часть романа называется «Трезвость (Испытание себя)». Переводчик на английский и тут сократил — «Awakening» («Пробуждение»), фактически солидаризировавшись с Вячеславом Рыбаковым.
И действительно: зачем «Трезвость»? Вполне хватило бы и «Испытания себя».
По словарям «трезвость» — здравая рассудительность, свобода от иллюзий и самообмана, возвращение к здравому пониманию окружающего.
Геллер из Лондона концовку романа видит иначе, чем Рыбаков из Санкт-Петербурга:
— А под конец, чувствуя непреодолимость противоречия, они отступают, отказываются от своего бунта и предпочитают, вопреки логической очевидности, утешаться тем, что «в сущности, для хорошей жизни уже больше сделано — меньше осталось!». Это несоответствие между глубоким вопросом и абсолютно неоправданным, плоским и обманчивым ответом видно в романе САВЧЕНКО с отчетливостью.
То есть, по мнению критика, размах был на рубль, а удар – увы...
Если «трезвость» — горькое понимание, что открытие может быть и непременно будет использовано и политиками и обывателями совсем не так, как мечтается, и отнюдь не для создания человека светлого будущего, то концовка действительно не решает проблему.
А если же трезвость – понимание, что в этом неидеальном мире необходимо работу продолжать, чтобы хотя бы помочь тем ближним, кому это крайне необходимо, собирать единомышленников, надеяться и противостоять неизбежному давлению («конечно, лучше бы всегда со всеми обойтись по-хорошему, но если не выходит, будем и по-плохому»), двигаясь к намеченной цели создания совершенного человека, то тогда можно и — на работу, «впечатывая каблуки в асфальт».
Я в 1986 году в гостях у Владимира САВЧЕНКО вместе с Борисом Завгородним, Андреем Лазарчуком и Борисом Сидюком
Опыт нового прочтения отечественной фантастической классики
Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить?
Михаил Лермонтов
«Ариэль» — последний прижизненный роман Александра БЕЛЯЕВА. Он был подписан к печати 17 апреля 1941 года и успел выйти в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» накануне Великой Отечественной войны. Сам Александр БЕЛЯЕВ жил в это время в Пушкине, куда в сентябре 1941 года вошли немцы, и умер от голода, как пишет его дочь. Официальная дата смерти – 6 января 1942 года.
Легенды о смерти
В №1/2 номере «Литературной газеты» от 18-24 января 2017 года критик и библиограф Евгений Харитонов так начал свою статью «Ступени БЕЛЯЕВА»:
— В канун православного Рождества 1942 года в оккупированном немцами Пушкине умер в возрасте 57 лет классик советской жанровой литературы Александр Романович БЕЛЯЕВ.
Его похоронили прямо во дворе дома, где он жил и умер. Гроба не было. Тело писателя просто обернули газетами (как он и завещал) и закопали в воронке от снаряда. А вскоре очередная бомбардировка разрушила дом, уничтожив не только архив фантаста, но и место захоронения.
Странное заявление. Ведь тот же Евгений Харитонов совместно с Дмитрием Байкаловым в серии «Отцы-основатели» составили первое полное собрание сочинений Александра БЕЛЯЕВА, последний том которого в 2010 году завершался словами дочери писателя Светланы БЕЛЯЕВОЙ, что ее отец похоронен на Казанском кладбище Пушкина в общей могиле.
С публикациями о последних днях и смерти Александра Романовича вообще творится что-то несусветное, как с пресловутой «нехорошей квартирой». С нее и начнем. На доме №19 по улице Конюшенной в Пушкине висит памятная доска «В этом доме с 1938 года по 1942 год жил писатель-фантаст Александр Романович БЕЛЯЕВ».
Но официальный адрес дома, в котором жил БЕЛЯЕВ был другой: улица Первого Мая № 21б. Улица переименована в Конюшенную в 1993 году, когда по стране прошла волна возвращения дореволюционных названий. Решение Исполнительного комитета Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся «Об установлении мемориальной доски А.Р. БЕЛЯЕВУ» принято осенью 1975 года еще с адресом Первого Мая.
фотография сделана мною в сентябре 2023 года
Одна из самых цитируемых книг, где упоминается этот дом, — «Город муз» краеведа Галины Бунатян. В изданиях 1975 года и — исправленном и дополненном – 1987 года сказано
следующее:
— По свидетельству дочери писателя, Светланы Александровны БЕЛЯЕВОЙ, их квартира находилась в третьем этаже четырехэтажного дома № 21б по улице Первого Мая (во дворе за кинотеатром Авангард). Во время Великой Отечественной войны дом разрушен, теперь на его месте стоит новый трехэтажный дом (№ 19).
Но был ли разрушен дом? В реестре многоквартирных домов, который ведет Фонд капитального ремонта МКД города Пушкина указано, что дом №19 по улице Конюшенной построен в 1917 году. Из других источников можно понять, что он стал из четырехэтажного трехэтажным в результате реконструкции 1951 года.
Приказом председателя Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры № 15 от 20 февраля 2001 года он – уже с адресом Конюшенная, 19 – взят под государственную охрану как выявленный объект культурного наследия «Дом, в котором в 1939-1942 годах жил и умер писатель А.Р. БЕЛЯЕВ».
Так сказано в официальном документе. Что Александр БЕЛЯЕВ умер в этом доме, пишут и многочисленные публикаторы. Но откроем самые подробные на сегодняшний день воспоминания дочери писателя «Семейная сага фантаста БЕЛЯЕВА» (М., Издательский дом ТОНЧУ, 2014):
— В доме, где мы жили, в наружной стене была большая трещина, и никто не знал, выдержит ли он, если где-то рядом упадет снаряд или бомба. Чтобы не подвергать себя опасности, мама решила перебраться в одну из доверенных ей квартир. Сколько я помню себя, отец редко принимал какие-то решения или решал проблемы. Все это лежало на плечах мамы и бабушки. И вот мы на новом месте. Это в соседнем корпусе. Окна выходят прямо на нашу квартиру (это события августа 1941 года – mif1959).
А в сентябре после очередной бомбежки «оставаться в этой квартире было невозможно, и мы перебрались в другую, доверенную маме квартиру. Ее окна выходили на улицу, и все стекла остались целыми».
В этой третьей квартире Александр Романович и умер.
Судя по словам Светланы Александровны (а она в своих воспоминаниях опиралась и на записи мамы – Маргариты Константиновны, супруги Александра БЕЛЯЕВА), еще в августе 1941-го, когда начались бомбежки, из города многие уехали, оставив ключи соседям.
Олег Орлов в биографическом очерке «А. Р. БЕЛЯЕВ» 1964 года, опубликованном в последнем томе восьмитомного собрания сочинений писателя («Молодая гвардия»), сообщил:
— Через несколько месяцев в Пушкин вошли немцы. Автором «Властелина мира» и «Светопреставления» заинтересовывается гестапо. Исчезает папка с документами. Немцы роются в книгах и бумагах БЕЛЯЕВА.
Дочь писателя в «Семейной саге...» так писала об этом очерке:
— В 1963 году издательство «Молодая гвардия» запланировало выпуск произведений отца в восьми томах. Написать об отце заключительный очерк взялся Олег Орлов, студент последнего курса Университета. О жизни отца он практически ничего не знал, так как книги выходили в основном с библиографическими справками... Мама рассказывала, что Олег приезжал к ней не менее десяти раз... У Олега не было магнитофона, но он почему-то ничего не записывал, видимо, надеясь на хорошую память... В 1964 году восьмитомник вышел в свет. Читая очерк Олега Орлова, мама была одновременно возмущена, потрясена и удивлена... Ляпов было много... В очерке немало неточностей и фантазий, которых мама так и не смогла простить Орлову до самой смерти.
Именно с подачи Орлова до сих пор гуляют по разным публикациям и гестаповцы, «роющиеся» в бумагах БЕЛЯЕВА, и операция на его почках, которую он якобы наблюдал в зеркало (на самом деле операция была по удалению камней из мочевого пузыря) и прочее нелепости. В частности, и гестаповцы, и операция на почках упоминаются в предисловии Андрея Балабухи и Анатолия Бритикова к пятитомному собранию сочинений Ленинградского отделения издательства «Детская литература» 1983 года, и в «Архиве фантастики» Виталия Карацупы.
Вершиной полета фантазии Олега Орлова стала статья к 100-летию со дня рождения Александра БЕЛЯЕВА «Куда уплыл Ихтиандр?» в 3-м номере детского ленинградского журнала «Искорка» за 1984 год:
— Я узнал, как в годы войны погибли рукописи БЕЛЯЕВА. Как была украдена фашистами скрипка писателя — скрипка знаменитого мастера Страдивари.
Не буду пересказывать измышления других биографов, связанные со смертью БЕЛЯЕВА, — о торжественных похоронах с оркестром, организованном якобы немецким комендантом города, или об Янтарной комнате – все это не имеет под собой основания.
Есть вопросы и по захоронению. Официально Александр БЕЛЯЕВ ушел из жизни в ночь с 5 на 6 января 1942 года (хотя автор книги о писателе в серии ЖЗЛ Зеев Бар-Селла утверждает, ссылаясь на мемуары, что умер БЕЛЯЕВ в декабре 1941 года). Мать и дочь вспоминают, что на кладбище его увезли спустя несколько дней, но не похоронили – склепы были забиты сотнями трупов, которые начали хоронить только в марте. А 6 февраля 1942 года Маргариту и Светлану БЕЛЯЕВЫХ немцы, как и многих других в эти дни (и не только фольксдойче – см. книгу Владимира Цыпина «Город Пушкин в годы войны»), увезли из города, и похорон они не дождались.
А потом прошли годы, в том числе в послевоенной ссылке на Алтае (здесь уже как фольксдойче). Как вспоминает Светлана БЕЛЯЕВА:
— Благодаря гонорару за трёхтомник отца, изданный в 1956 году издательством «Молодая Гвардия», мы смогли вернуться в родные края. Могилы отца мы, конечно, не нашли. От сторожихи кладбища, которая была ещё жива, мы узнали, что отец был похоронен в общей могиле...
Директор Казанского кладбища предложил нам для «могилы» любое место. Случайно мы наткнулись на могилу профессора Чернова и решили поставить памятник рядом с ней.
На белой мраморной стеле написано: «БЕЛЯЕВ Александр Романович». Ниже нарисована раскрытая книга, на страницах которой читаем: «писатель – фантаст», и лежит гусиное перо («Весь БЕЛЯЕВ», том 7, 2010).
(могила Чернова тоже не там, где он похоронен, так как и его вдова Маргарита Алексеевна с сыном Константином были угнаны немцами в Германию еще до его погребения).
Согласно краеведческим публикациям города Пушкина торжественный митинг, посвященный открытию памятника-стелы на Казанском кладбище «на месте захоронения А.Р. БЕЛЯЕВА» состоялся 1 ноября 1968 года. Можно предположить, что предыдущие 10 лет на этом месте стояла скромная могилка, обустроенная родными БЕЛЯЕВА.
А в 9 номере журнала «Смена» за 2022 год опубликована статья Юрия Осипова «Под парусами фантазии», где утверждается:
— Александра БЕЛЯЕВА похоронили в братской могиле, место которой неизвестно. Памятная стела на Казанском кладбище города Пушкин установлена позади надгробной плиты на могиле его вдовы, скончавшейся в 1982 году.
(Эта версия широко разошлась в разного рода сетевых публикациях, см., например, здесь или здесь. Впрочем, исходный источник все еще распространяющейся фальшивки — вот).
Опять же, к этому времени были доступны воспоминания дочери, где она с горечью рассказывает, с каким сопротивлением она встретилась, когда решила похоронить маму в этой могиле.
Ариэль
Зеев Бар-Селла пишет в ЖЗЛ: «еще одна странность – дочь писателя, Светлана, которой «Ариэль» посвящен, ни словом не упоминает о том, как роман писался». По его словам, с 1938 до начала 1941 года нет ни одного упоминания, что писатель работал над ним: называются совсем другие, но невоплотившиеся произведения (при всем стремлении Бар-Селлы непременно находить истоки описываемых литературных произведений в ветхом или новом завете, он раскопал немалый пласт интересной фактуры).
Действительно, «Ариэль» не упоминается ни во «Воспоминаниях об отце», ни в «Семейной саге фантаста БЕЛЯЕВА», куда первые вошли почти целиком. Хотя посвящение дочери Светлане указано в первом же издании 1941 года. Какая это должна была быть радость...
В книге «Ариэль» серии «Экслюзив: русская классика» издательства АСТ 2016 года с доптиражами 2022-го и 2024-го этого посвящения почему-то нет.
Нет посвящения и в самом последнем издании 2024 года издательства "Эксмо" серии "Всемирная литература. Новое оформление".
Что касается источников романа, Зеев Бар-Селла буквально постранично сравнивает 11-ю главу книги 1917 года Сергея Нилуса «Близ есть при дверех: о том, чему не желают верить и что так близко» с первыми главами «Ариэля»: совпадения чуть ли не дословные, начиная с названия индийской школы Дандарат и «учителя учителей» Иисуса-Матерейи (причем именно Нилус по ошибке вместо «Иисуса-Матрейи» написал «Иисус-Матерейя», что повторил позже и БЕЛЯЕВ).
В предисловии к первому большому собранию сочинений Александра БЕЛЯЕВА в 8 томах 1963-1964 годов, выпущенному издательством «Молодая гвардия», Борис Ляпунов и Рафаил Нудельман утверждали:
— Ариэль — не Ихтиандр, беззащитный, ранимый, слабый. Каждый его полет вызывает ощущение его непобедимости, превосходства над силами зла. Его невозможно лишить земли, потому что он не человек-птица, а человек. Судьба его трагична — это трагедия больших человеческих чувств, но в ней нет покорности и отчаяния, а есть какая-то новая, волнующая решимость, знающая цену добру и злу. Он уходит из враждебного мира непобежденный. Он может вернуться. Он еще вернется. Он бессмертен, как мечта.
В 1967 году в «Советском писателе» вышел отдельной книгой критико-биографический очерк «Александр БЕЛЯЕВ», где автор — Борис Ляпунов писал о том же:
— Ариэль, в противоположность Ихтиандру, не столь доверчив и наивен: суровые уроки жизни не проходят даром для него. Он закаляется в борьбе. Ему удается благополучно избежать смертельных опасностей. С другой стороны, его многому научило общение с бедной индийской семьей. Немалую роль в становлении характера Ариэля сыграла и вспыхнувшая любовь. Путешествия и приключения обогатили душевный мир юноши. Все это подготовило его к закономерному шагу в конце романа — отказу от принадлежащего ему, потомственному аристократу, положения и богатства, и возвращению туда, куда звало его сердце. Беляев раскрывает читателю сложный процесс становления характера Ариэля, который вырвался из плена и дышит воздухом свободы.
Создается впечатление, что Борис Ляпунов читал совсем иной «Ариэль». Фраза «каждый его полет вызывает ощущение его непобедимости, превосходства над силами зла» не имеет ни малейшего отношения к роману. Каждый полет Ариэля вызывает лишь нежелательное внимание окружающих, что очень его нервирует. Даже последний ночной полет – по сути, затяжной прыжок через Нью-Йорк в темный парк – сразу же привлек бегущих к нему очевидцев:
— Так вот к чему в этом ужасном мире приводит его способность летать! Пирс, и раджа, и пастор, и Чэтфилд, и бандиты — для всех он только орудие их личных корыстных целей. Здесь ему никогда не выбраться на самостоятельную, независимую дорогу, не построить честной и спокойной жизни.
Чудесный дар, о котором грезят люди в мечтах и сновидениях, превращается здесь в какое-то проклятие. Нет, скорее бежать из этого города, от этих черствых, жестоких людей!
Единственное место, где Ариэль мог действительно свободно летать – безлюдные джунгли, но он там начал стремительно дичать. И даже порыв «человеческой гордости и возмущения» — «он полетит к людям и добьется своего права жить среди них!» закончился работой в цирке, где необходимо скрывать умение летать.
По словам Ляпунова, писатель «раскрывает читателю сложный процесс становления характера Ариэля, который вырвался из плена и дышит воздухом свободы». Но в романе он остался таким же, каким и был: закалки характера не произошло. Именно с такой проблемой столкнулись кинематографисты, поставив хоть и слабые экранизации, но в них действительно, в отличие от романа, появилась «арка героя» или «дуга персонажа» — изменение под влиянием событий.
У БЕЛЯЕВА Ариэль возвращается в Индию, но решены ли проблемы, от которых он убежал? Ведь если он там вновь взлетит, вернется все то, что было, включая Дандарат, чье руководство быстро обнаружит, что за их бывшим воспитанником уже не стоит мощная американская корпорация.
Итоговое бегство Ариэля сродни бегству Ихтиандра, который уплывает в океан, в надежде обрести друзей «по другую сторону Южной Америки на одном из островов Туамоту»:
— Конечно, тебе придется теперь большую часть времени проводить в воде. Но для дружеских свиданий и бесед ты сможешь выходить на несколько часов в день на берег.
Спутник планеты Уран (1990)
В 1990 году на киностудии «Узбекфильм» вышел фильм «Спутник планеты Уран» «по мотивам повести А. БЕЛЯЕВА «Ариэль». В главной роли — Искандер Ходжа Ахмар, который, согласно Кинопоиску, снялся всего в пяти картинах – все с режиссурой Хаджи Ахмара. Возможно, это его сын. Ни один из фильмов успеха не имел. В «Спутнике планеты Уран» Хаджа Ахмар выступил автором сценария, постановщиком и режиссером — так сказано во вступительных титрах. Там же подчеркнуто, что в фильме звучат слова Платона, Гюго, Довженко, а музыка – Э. Артемьева, А. Шнитке и Р. Энтони. То есть анонсировано чуть ли не интеллектуальное повествование. Однако Тарковского или Бергмана из Хаджи Ахмара не получилось: глубокомыслие и высокопарность не превратились в размышление о человеке и мире.
Ариэль здесь духовно просветленный юноша, а Хайд – его гуру:
Хайд: Господь сказал, пусть и духовный сын твой, осуществитель дела всей твоей жизни будет достоин тебя.
Ариэль: учитель, буду достоин тебя, клянусь
Хайд: Пусть душа его, пройдя через ночь, сохранит не только след мрака но и Млечного пути.
Ариэль периодически вспоминает наставления и ведет с ним духовный диалог:
Хайд: Прежде чем приступить к этой схеме, Я общался с самим Господом. Он сказал: ты один из тех, кто способен указать людям истинный путь, во имя этого ты прожил в одиночестве, чтобы душа твоя всегда оставалась в сферах высоких созерцаний, и я одарил тебя средством приобщения людей не только к высшим этическим идеалам, но и к последнему выбору человечества.
Как выясняется в самом конце фильма: «Совместная работа американцев и русских в освоении космоса – это последний выбор человечества». И мы видим Ариэля членом международной экспедиции к планете Уран (в самом начале фильма несколько раз повторяется, что Ариэль – спутник Урана).
Перед тем, как улететь с Земли он навещает землю своих предков – Самарканд. Удивляться здесь нечему: в начале фильма сказано, что он – потомок бабуридов, то бишь Тамерлана.
Хаджи Ахмар хоть и ремесленник, но все же профессиональный режиссер, образование во ВГИКе получил, и прекрасно понимал, что пассивный главный герой, сопротивление которого заключается лишь в убегании – из Дандарата, из США, от сестры Джейн не может быть в центре киноповествования (если, конечно, не ставится специальная задача показать именно такого персонажа).
Он, кстати – единственный! — разрешил логическую нестыковку БЕЛЯЕВА: с чего это вдруг такая невосприимчивость Ариэля к гипнозу, которую он таил с самого раннего детства в Дандарате. Если в этой школе не менее 15 лет этим занимаются (отчитаем от времени помещения сюда Ариэля), то здесь должен быть накоплен огромный опыт по воздействию на детей. В фильме Хайд говорит:
— Раньше я оберегал тебя от Дандарата, теперь тебя будет оберегать этот талисман, включить при первой встрече cо Штерном (в талисмане помимо информационных носителей есть какой-то механизм, защищающий его владельца от гипноза).
Разрешено в фильме и недоумение Всеволода Ревича:
— Роман состоит из ряда эпизодов, не вытекающих один из другого — дворец раджи, дом пастора, цирк в Нью-Йорке... Можно расставить эти эпизоды в ином порядке.
В фильме Ахмара завязка перекликается с развязкой. Начинается он с прилета профессора Штерна, который изобрел, но не довел до рабочей готовности аппарат, «способный привести в послушное стадо миллионы людей». Именно Штерн должен был увезти Ариэля утром, но тот убежал. Спустя два года они встретились: Штерн считал, что с помощью своего гипнотического аппарата (на этот раз уже готового) он контролирует Ариэля, но тот успел достать талисман Хайда. А попытка похищения Ариэлем ребенка, в романе не связанная с другими персонажами, в фильме является деталью операции Штерна.
Так что во ВГИКе обучали не хуже, чем описано в учебнике «Как работают над сценарием в Южной Калифорнии». Все необходимые элементы («дуга героя», «антагонист и протагонист», «завязка – развязка» и прочее) соблюдены. Отсутствует, правда, лишь один компонент – талант. Наличие которого иногда позволяет просто плюнуть на все остальные составляющие.
Ариэль (1992)
В 1992 году Евгений Котов, с 1978 по 1987 год возглавлявший Центральную киностудию детских и юношеских фильмов имени М. Горького, снял фильм «Ариэль» «по мотивам романа». Как сказано в титрах «Акционерная производственно-коммерческая фирма «Ариэль» совместно с Комитетом РФ по кинематографии и Днепродзержинским производственным объединением «Азот» представляют»... А далее – «снятый на базе к/с им. М.Горького при участии американской компании «Niki International Imk».
Сценарий Котов написал совместно с Эльдором Уразбаевым, узбекским сценаристом и режиссером, который не мог не знать о предыдущей экранизации романа БЕЛЯЕВА.
Фильм известен тем, что кардинально исключил сестру Ариэля (его родители погибли в автокатастрофе, а он чудом выжил ребенком), раджу и американский цирк, заменив на некоего богатого и предприимчивого Раджива, который сначала пленил Ариэля, а потом договорился, что тот будет выступать и побеждать на мотогонках, очень аккуратно – на корпус, на полкорпуса — пользуясь своими возможностями.
Еще одна особенность картины Котова: вместо науки здесь магия. Если в исходном романе и в «Спутнике планеты Уран» полету Ариэля дается наукообразное объяснение, то теперь речь идет об энергии космоса. Хотя профессор Хайд в исполнении Альберта Филозова и произносит следующий монолог о чуде:
— Чудо — это явление, причин которого мы не понимаем. А в действительности чудо не является нарушением законов природы. Просто оно обусловлено более глубоким законом, который еще не открыт и не объяснен в десятках диссертаций и не стал обыденным как телевизор или холодильник. Ну да, известно, что эти приборы работают на электрической энергии. А что такое электрическая энергия я, например, не понимаю.
Но это единственный такой монолог. Все остальные его речи – о магии:
— Магия как наука связана с нравственностью. Все упирается в мотивы работы мага. Есть высокая трансцендентальная белая магия или магия правого пути, а есть последовательные оттенки серой, черной магии или уже колдовство. И они отличны мотивами, методами, масштабами. Чудесные способности, применяемые в коммерческих, эгоистических целях легко утрачиваются... Честолюбие, власть, слава, деньги все это не должно существовать для мага правой руки. Единственным мотивом должна быть чистая любовь к ближнему, желание помочь ему.
Вплоть до прямой цитаты из «Хранителей» Джона Толкина:
— Есть древнее предостережение владычицы благословенного края эльфов. Представь себе, была такая. Лорине так завали ее сказала зеркало часто отражает события, время для которых еще не настало. Случайные знания бывают смертельно опасны.
Сравните со словами Галадриэль:
— А Зеркало часто открывает события, для которых время еще не настало и, весьма вероятно, никогда не настанет... Случайные знания очень опасны, хотя иногда и помогают в борьбе (Книга 2-я, глава VII в переводе Владимира Муравьева и Андрея Кистяковского).
Да и сам Дандарат стал реальной школой оккультных наук:
— А в твоем монастыре есть еще ребята, такие вроде тебя?
— Всякие есть. Есть, которые чужие мысли читают. Другие сквозь стену проходят. Есть такие, которые могут вырабатывать электрический заряд. Окружают ореолом свои тела. Профессий много.
Напомню, что в романе БЕЛЯЕВА это в основном трюки, необходимые, чтобы поддержать в обществе мистические настроения и веру.
Режиссера тоже не устроил пассивный Ариэль: начав терять способность летать, он берет судьбу в свои руки и спасает (естественно, на мотоцикле) Лолиту и Шарада, которых похитили и держат в подвалах Дандарата:
Хайд: Тебе еще не расхотелось быть магом?
Ариэль: Расхотелось. Мне кажется, человек сам должен пройти свой путь.
И Хаджи Ахмар, и Евгений Котов значительно расширили и изменили линию профессора Хайда. В изначальном романе это типичный «сумасшедший ученый», которому плевать, кто будет объектом его опыта и какие могут быть последствия. Его интересуют лишь он сам, его гениальные идеи и вознаграждение. В фильмах он совестливый ученый, который реально помогает Ариэлю и в дальнейшем. Его действия значимы и после удавшегося опыта с полетом.
Светлый ветер
В «Мартирологе» Андрея Тарковского в записи от 18 февраля 1971 года сказано:
— Итак – «Ариэль» получился очень хорошо. Только, конечно, никому не рассказывать, о чем сценарий. А он:
1. О претензиях бездарных на творчество.
2. О величии простых дел (в нравственном смысле).
3. О конфликте внутри религии. Идеал рухнул. Без идеала жить нельзя, выдумать новый никто не в силах, а старый — рухнул (церковь).
4. О рождении прагматизма. Прагматизм не может быть осуждаем — ибо он стадия в состоянии общества. И стадия неизбежная. Возникшая в конце XIX — начале XX века. Нельзя осуждать жизнь. Ее надо принимать. Дело не в цинизме. Война 1914 года — последняя война с романтическим отблеском. Аналогия “Ариэля” с концом XX — началом XXI века. Суперпрагматизм в государственном масштабе, понятый обывательски. Потребительство.
5. Человек — игрушка истории. «Безумие личности» и покой социалистического порядка.
Сценарий Фридриха Горенштейна и Андрея Тарковского «Светлый ветер» «по мотивам повести Александра БЕЛЯЕВА» был опубликован много позже — в пятом выпуске журнала «Киносценарии» за 1995 год. Его предваряло интервью с Горенштейном, взятое Александром Миттой:
— Вот этот сценарий "Ариэль", который мы писали с Тарковским. Он был вначале задуман, чтобы заработать денег. Но это как-то быстро ушло. Андрей понимал, что снимать Евангелие ему не дадут, и он решил сочинить что-то похожее на евангельскую тему.
Игорь Евлампиев в статье «О религиозных воззрениях Андрея Тарковского (на материале сценария «Светлый ветер») сообщает, что после «Иванова детства» (1962) и «Андрея Рублёва» (1966) «Тарковский почти одновременно начал разработку сразу трёх замыслов: автобиографического фильма «Белый день», научно-фантастического фильма «Солярис» (по роману С. Лема) и фильма «Ариэль» (по повести А. Беляева)». По существу, считает исследователь, все они являются вариациями на одну и ту же тему.
В дневниковой записи от 17 февраля 1971 года Тарковский отметил: «При чем тут БЕЛЯЕВ».
Горенштейна и Тарковского тоже не устроило столь малое внимание Чарлзу Хайду, получившему в сценарии имя Деккер. Его визави Оскар Фокс стал Клафом. За базу были взяты главы с пастором и попыткой выдать полеты за чудо веры.
Местом действия вместо Дандарата стал католический монастырь, а Ариэлем — молодой монах Филипп:
— Кульминацией истории Филиппа а «Светлом ветре» является его попытка стать Мессией, несущим людям новую веру, объединяющим их вокруг этой веры, ведущим к великим целям (Игорь Евлампиев).
В какой-то мере идея смыкается с утверждениями Зеева Бар-Селлы:
— И значит, Ариэлю предназначена роль Спасителя. И теперь он пойдет к униженным и оскорбленным. К самым последним из последних людей на земле – париям.
Начинается сценарий с разговора Деккера и Клафа за семь месяцев до конца XIX века о том, что век этот дал открытий больше, чем все предшествующие вместе взятые:
— Всюду безумные надежды, необузданный оптимизм, бессмысленная вера в человека, в Бога, в общество, в науку... Наконец, и в науку...
А заканчивается «14 сентября 1915 года» (так в сценарии) накануне самой кровопролитной битвы Первой мировой войны при Вердене (на самом деле, битва была годом позже), где погибло по разным оценкам от 305 000 до 430 000 человек. Считается, что именно здесь смыслово закончился XIX век.
В процитированной выше записи из дневника от 18 февраля 1971 года о конце XX — начале XXI века тоже, похоже, ошибка: речь явно идет о конце XIX — начале XX-го.
Супергерои
В кандидатской диссертации Дмитрия Старцева «Творчество А. Р. БЕЛЯЕВА и традиции научно-фантастической прозы в русской литературе второй половины XX в.» 2021 года заявлено:
— В контексте фольклорной традиции особенно примечательно и то, что А. БЕЛЯЕВ, основываясь на мифологических конструкциях, создаёт особый тип героя («Человек-амфибия», «Ариэль», «Инстинкт предков», «Невидимый свет», «Мистер Смех», «Анатомический жених» и др.), который соотносится с образом супергероя в сегодняшней культуре. Так можно утверждать, что А. Беляев стал одним из основоположников супергеройского жанра как минимум в контексте отечественной литературы. То есть фантаст формировал сюжеты, в которых основную роль играли персонажи со специфическими особенностями и в определённой степени являющиеся одиночками, что было противопоставлено идеализированному образу «супергероя» в лице ударника труда, сотрудника госбезопасности, шпиона / разведчика, представляющие собой только часть от общего.
Автор проводит и конкретные параллели с супергероями зарубежных комиксов: Человек-амфибия и Аквамэн, Ариэль и Сокол, Мистер Смех и Джокер, Тони Престо и Глиноликий...
Но есть одно существенное несоответствие. Старцев сам анализирует отечественное литературоведение и обобщает: «под «супергероем» понимается персонаж, наделённый сверхспособностями и синтезирующий в себе архетип мифологического героя и научно-фантастическую парадигму».
То есть ключевые составляющие — сверхспособности и наличие героизма. Ахилла в женском платье среди дочерей Ликомеда трудно было бы назвать героем Эллады. Для этого необходимы активные действия, что мы и наблюдаем у западных супергероев или суперантигероев.
Но какие такие активные действия осуществляет Ариэль? Да, он спас один раз ребенка из колодца – и все! Его умение летать не сравнится с возможностями Супермена: самолет летает быстрее и дальше, как он убедился при побеге из Дандарата, пароход покрывает большее расстояние – он воспользовался им в конце романа.
— Допустим, что ты как-то ухитряешься делать это, что это не гипноз. Ну, и дальше? Неужели ты будешь проделывать все эти фокусы только для того, чтобы повергать в истерику старух и стариков в церкви или удивлять девушек-простушек, порхая по клумбам, как бабочка? Или, быть может, ты собираешься получать медяки на ярмарках? Мужчина должен заниматься настоящим мужским делом. Я бы на твоем месте поступила в пожарные. Да, в пожарные! Спасала бы людей из горящих зданий, взлетая на высокие этажи, куда не достигает пожарная лестница. Или работала бы в обществе спасения на водах, а не изображала бы собой чудотворца и не жила бы в глуши на чужих хлебах, — говорит дочь пастора Сусанна. И она права.
Александр Грин
Чуть ли не все, кто писал об «Ариэле» заявляют, что «вдова БЕЛЯЕВА, Маргарита Константиновна, обронила однажды, что роман был задуман как полемика с «Блистающим миром» Александра Грина» 1923 года. Никто, правда, не указал источник этого утверждения.
Полемика через полтора десятка лет?! Зеев Бар-Селла предполагает, что роман был написан в 20-х, но каких-либо доказательств тому нет. Хотя профессор Хайд вполне укладывается в серию беляевских «сумасшедших ученых» из раннего этапа творчества: профессора Доуэль и Керн – 1925 год (напомню, что оживить человеческую голову собирался именно Доуэль, но не успел), Штирнер – 1926 год, Сальватор – 1928 год, Энгельбрект – 1929 год.
В комментариях к 3 тому пятитомного собрания сочинений Александра БЕЛЯЕВА 1983-1985 годов (Детская литература. Ленинградское отделение) Андрей Балабуха пишет:
— Друд, тоже летающий человек. Однако если Друд—герой романтический и трагический, то Ариэль — символ борьбы против порабощения в любых его формах. Сперва это бунт Ариэля против своих «гуру», лицемерных учителей, потом — против лживых моральных норм буржуазного общества и, наконец, протест против социальной несправедливости, против кастово-феодального устройства индийского общества и засилия британских колонизаторов в Индии.
Символ борьбы? Разве? Ну, прямо массовый гипноз среди критиков. А где бык-то, Багира? Его нет даже в полумиле. Вот Ганди – символ. И свой принцип ненасилия он проводил очень активно.
И Друд – символ свободы и бунта. Власть предержащие рассматривают его именно в этом качестве. В отличие от Ариэля, которого все стремятся только использовать, а его протест заключается лишь в очередном бегстве.
Юрий Олеша вспоминает в «Книге прощания» («Ни дня без строчки»):
— Примерно в 1925 году в одном из наших журналов, выходивших в то время, в «Красной ниве», печатался его роман «Блистающий мир» — о человеке, который мог летать. Роман вызвал общий интерес — как читателей, так и литераторов. И в самом деле, там были великолепные вещи: например, паническое бегство зрителей из цирка в тот момент, когда герой романа, демонстрируя свое умение летать, вдруг после нескольких описанных бегом по арене кругов начинает отделяться от земли и на глазах у всех взлетать... Зрители не выдерживают этого неземного зрелища и бросаются вон из цирка! Или, например, такая краска: покинув цирк, он летит во тьме осенней ночи, и первое его пристанище — окно маяка!
И вот, когда я выразил Грину свое восхищение по поводу того, какая поистине превосходная тема для фантастического романа пришла ему в голову (летающий человек!), он почти оскорбился:
— Как это для фантастического романа? Это символический роман, а не фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа!
«Блистающий мир» намного ближе к прозе Андрей Белого и к «Так говорил Заратустра» Ницше, чем к куда более простым по замыслу и исполнению романам Александра БЕЛЯЕВА. В отличие от последнего персонально ГРИНУ посвящено немалое число диссертаций, в которых исследователи пытаются разбираться в смыслах его произведений. Даже вопрос: "Погиб ли Друд на самом деле?" до сих пор дискутируется. Не так уж и не прав Всеволод Ревич в своей запальчивой, резкой и полемичной «Легенде о БЕЛЯЕВЕ», заявив в связи с «Ариэлем», что мир в представлении БЕЛЯЕВА частенько «делится исключительно на добрых и порядочных бедняков и жестоких отвратительных богачей. Все богачи без исключения лицемеры».
Художник Олег Коровин, Собр. соч. «Мол. гвардия», 1964Художник Клим Ли, Собр. соч. «Дет. лит», 1984Художник Анатолий Дубовик. Собр. соч. Эксмо, 2010
Свой сад
Отсутствие активной положительной жизненной позиции ряда героев Александра БЕЛЯЕВА (и именно тех, кого Старцев в диссертации называет потенциальными супергероями) – характерная особенность писателя. Ихтиандр в первом журнальном издании был «пролетарским диверсантом-подводником», но глава «Подводный враг» при переизданиях выброшена.
Но попытка преодолеть эту особенность в 1930-х годах привела к ряду литературных неудач. Автор одной из первых советских диссертаций по фантастике «Пути развития научно-фантастического жанра в советской литературе» индиец Кулдип Дхингра отмечает:
— Все эти произведения количественно и качественно уступают его произведениям второй половины 20-х годов.
Понятно, что метод соцреализма требовал активного героя. Когда в конце 1930-х встал вопрос о книжном издании «Человека, потерявшего свое лицо» «главный редактор издательства Николай Лесючевский воспротивился, сказал, что существующий конец издательство не устраивает, герой не боец, он излишне пассивен и занят только своей внешностью».
Как далее рассказывает (журнал «Звезда»№ 1 за 1988 год) писатель Петр Капица, ранее отредактировавший «Голову профессора Доуэля»:
— С этой вестью я поехал в Детское Село. В поезде подумал: «А не назвать ли книгу «Человек, нашедший свое лицо». Пусть герой с новой внешностью начнет борьбу с хозяином театра и другими угнетателями. У него же остался талант и опыт. Решительные поступки принесут успех и любовь».
Александру Романовичу мое предложение понравилось. Он взялся переделать роман, действовал довольно быстро и решительно, не жалея отдельных сцен. Вскоре я получил его рукопись и письмо» «... по этим поправкам вы увидите, что я немало поработал еще над стилем. Но, к сожалению, стиль мое слабое место. Я даже серьезно подумываю о соавторстве: я неплохо справляюсь с сюжетом, соавтор же дорабатывал бы, шлифовал стиль. И в этом романе я сделал все, что мог, и если вы еще найдете шероховатости, окажите дружескую услугу — исправьте».
Петр Капица продолжает:
— Поправки и изменения в тексте рукописи Лесючевского устраивали, не нравилась ему только неясная концовка романа. Чтобы лишний раз не травмировать Александра Романовича, я переписал последнюю страницу рукописи и показал ее Лесючевскому. Тот прочитал и одобрительно заметил:
— Вот теперь видно, что герой не тряпка, а настроен на решительную борьбу, что он добьется успеха. Готовьте рукопись к набору, выпустим еще в этом году.
...Потом началась моя военно-морская практика. Я больше не видел Александра Романовича. А он, как в детстве, вновь стал летать во сне. Это подтолкнуло его написать чудесную повесть «Ариэль» про человека, умеющего парить в воздухе без всяких аппаратов.
Все пишущие о БЕЛЯЕВЕ, включая дочь, говорят о его детских мечтах о свободном полете. Может быть, они и действительно стали побуждением к написанию романа. Но еще раз замечу, что полеты не приносят счастья Ариэлю. Не о полетах он думает, отплывая в Мадрас, а о Лолите и Шадате. О маленьком счастье в тесном кругу родных для него людей, где никто его не будет обвинять, преследовать и требовать чего-либо. Возможно, этого хотел бы и автор: жена, дочь и иногда – полет при написании очередной книги. Полет, который бы не контролировали и не корректировали литературные и прочие начальники. Но мир не дал ему такой возможности.
P.S. Огромное количество документов, связанных с Александром БЕЛЯЕВЫМ, размещено в колонке slovar06. Спасибо, Вячеслав.
Опыт нового прочтения отечественной фантастической классики
Странный все-таки город... Сбежавший с желтого нагорья к синей полукруглой бухте,
продутый нордом и моряной, с запахом нефти, растворенным в морском воздухе,
населенный пестрым многоязычным людом, Баку обладал таинственным очарованием.
Нефтяная столица дореволюционных нобелевских — и советских времен.
Город контрастов: высоколобые инженеры — и погонщики верблюдов,
романтичные художники — и крикливые торговцы всякой всячиной.
Евгений ВОЙСКУНСКИЙ. Научная фантастика в Баку
24 ноября 1982 года, на следующий день после закрытия семинара молодых писателей-фантастов в Малеевке, писатель Евгений ВОЙСКУНСКИЙ записал в дневнике:
— Синицына подходит и говорит: «Е.Л., теперь могу сказать, как я рада, что попала к вам на семинар». Она в возрасте 12 лет прочла «Экипаж «Меконга» и была потрясена… даже, говорит, «это определило мою страсть к литературе, я начала рано писать…» И Женя Лукин, стоявший рядом, тоже сказал, что «Экипаж «Меконга» был для него — ну, и т. д… Потом ко мне подошел Майзель, ленинградец, стал что-то говорить — мол, для него в фантастике существуют только Ефремов, Стругацкие и «Эк. «Мек.». Я спрашиваю: а вы другие мои книги читали? Читал, говорит, но «Эк. «Мек.» лучше всех. Странная какая судьба у этой книги. Истинно, habeant sua fata libelli…
Критик Всеволод РЕВИЧ в «Перекрестке утопий» так заметил по этому поводу:
— И хотя в последующих книгах («Этот далекий Тартесс» — 1968 г., «Ур, сын Шама» — 1975 г., «Незаконная планета» -1980 г.) ВОЙСКУНСКИЙ и ЛУКОДЬЯНОВ, казалось бы, решительно отказались от родимых пятен НФ и стали разрабатывать взятые на вооружение новой фантастикой космические, космогонические, футурологические темы, книги не имели успеха «Экипажа...» Должно быть, потому, что сами эти темы уже были обкатаны в десятках книг. Отсюда совсем неоригинальный вывод: как важно быть первым.
художник Аркадий Лурьехудожник Владимир Высоцкийхудожник Игорь Сакуров
Образ
Толчком к «Экипажу «Меконга» стала не раз цитируемая история, как в Баку из под колес грузовика выскользнул человек: казалось, что он невредимым прошел сквозь кузов. В одних интервью Евгений Львович рассказывал, что он был при этом с сыном, в других — с Исаем ЛУКОДЬЯНОВЫМ. Ориентироваться, пожалуй, надо на
мемуарный роман «Полвека любви», написанный на основе дневников:
— Мне запомнился один осенний вечер 1957 года. Мы с 10-летним Аликом и моим двоюродным братом ЛУКОДЬЯНОВЫМ вышли из цирка — старого бакинского цирка на улице Гаджибекова... Не спеша шли мы, обмениваясь впечатлениями... Вдруг на перекрестке, на улице Лейтенанта Шмидта, пронзительно взвизгнули тормоза. Мы увидели: из-под колес грузовика вынырнул незадачливый пешеход, спасшийся в последний миг. А было мгновенное впечатление, будто он прошел невредимый сквозь машину…
Евгений ВОЙСКУНСКИЙ
Евгений Львович вернулся на родину в Баку осенью 1956 года, демобилизовавшись после 16 лет службы в Военно-морском флоте.
Когда он, проучившись год в Ленинграде в Академии художеств на факультете истории и теории искусств, был призван 8 октября 1940 года в армию, то рассчитывал через два года вернуться. Но не случилось...
Практически сразу новобранец был направлен на военно-морскую базу на полуострове Ханко (Гангут) на юге Финляндии. База должна была оборонять вход в Финский залив, и в первые пару месяцев Великой Отечественной войны это свое предназначение выполняла. Но после прорыва немцев к Таллину и сдачи его 28 августа 1941 года, военный смысл базы потерялся. Гарнизон, согласно приказу ставки, должны были эвакуировать еще в конце августа одновременно с таллиннским. Но произошло это лишь с 1 ноября по 2 декабря 1941 года в десять приемов.
(В четвертом отряде группы кораблей, отправившихся на Ханко, была подводная лодка Л2, которая 15 ноября подорвалась на мине — залив был полон этих мин, как «суп с клецками». Среди погибших 49 человек экипажа — поэт Алексей Лебедев, отрывки из стихотворений которого стали эпиграфами к двум главам «Экипажа «Меконга»).
Еще один фрагмент из повести Михаила Дудина
Евгений ВОЙСКУНСКИЙ, в то время корреспондент многотиражки «Красный Гангут», был вывезен с полуострова последним, десятым отрядом уже в декабре на турбоэлектроходе «Иосиф Сталин», который тоже подорвался на мине и потерял управление. На «Иосифе Сталине» было более пяти тысяч человек и только часть из них сумела перепрыгнуть на подходящие вплотную тральщики (среди них оказался и ВОЙСКУНСКИЙ), часть погибла, а часть была взята в плен с дрейфующего турбоэлектрохода.
Известный поэт, а тогда коллега по многотиражке, Михаил ДУДИН рассказывая об этих событиях в повести «Где наша не пропадала», вывел товарища под его собственной фамилией:
— Первого декабря мы выпустили последний номер газеты. «Красный Гангут» на этом кончил свое существование. Сын бакинского провизора Женя ВОЙСКУНСКИЙ, романтик, до умопомрачения влюбленный в «Алые паруса» Грина, написал для этого номера передовую. Передовая называлась «Мы еще вернемся» и была клятвой верности и мужества.
Далее Евгений Львович оборонял Ленинград, работал во флотских многотиражках, писал репортажи, очерки, рассказы, пьесу, заочно закончил в 1952 году Литературный институт им. А. М. Горького. В 1955 году в 15-м выпуске альманаха «Молодая гвардия» (не путать с одноименным журналом) вышла повесть "Шестнадцатилетний бригадир" — дипломная работа в Литературном институте.
В январе 1956-го политуправление ВМФ делегировало его на Третье Всесоюзное совещание молодых писателей. Как позже вспоминал ВОЙСКУНСКИЙ:
— Главный советский классик Михаил ШОЛОХОВ... появился в кулуарах совещания... Фотограф из «Комсомольской правды», упросил ШОЛОХОВА сесть в кресло и расположил вокруг него нескольких участников совещания. Я был в морской форме, и, может, поэтому фоторепортер позвал меня. Предложил всем улыбаться. Так мы и появились на странице «Комсомолки» — ШОЛОХОВ, четверо вьюношей (в том числе Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ и я) и две девицы. Мы все улыбаемся.
На известной поздней фотографии проекта «Живой голос Победы» по орденским планкам можно определить награды как военные, так и послевоенные: ордена «Отечественной войны 2-й степени», «Красной звезды» (дважды), "Знак Почёта", медали "За боевые заслуги" (дважды), "За оборону Ленинграда", "За победу над Германией в Великой отечественной войне», «20 лет Победы в Великой отечественной войне», «30 лет Победы в Великой отечественной войне» и другие юбилейные (напомню, что ордена и медали на планках размещаются не абы как, а в определенном порядке, по «старшинству»).
Удивительно: на Фантлабе в соответствующих персоналиях нет биографий ни Евгения ВОЙСКУНСКОГО, ни Исая ЛУКОДЬЯНОВА. Вместо них – некие беллетризованные заметки об их фантастическом творчестве.
Более того, если биография ВОЙСКУНСКОГО еще доступна в других источниках, то биография ЛУКОДЬЯНОВА категорически неполна везде.
Исай ЛУКОДЬЯНОВ
Исай Борисович во время войны служил в авиации – «в инженерной службе истребительного авиаполка. Он и был по призванию инженером, после войны вернулся к любимой конструкторской работе в проектном институте» (цитата из датированного августом 2016 года предисловия Евгения ВОЙСКУНСКОГО к книге «Экипаж «Меконга». Ур, сын Шама», СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. Для справедливости отмечу, что это предисловие изначально было напечатано в томе из собрания сочинений, изданном в 2017 году "Престиж Буком").
Еще до возвращения в Баку ВОЙСКУНСКОГО Исай ЛУКОДЬЯНОВ опубликовал книгу «Скoрoстная прoкладка пoдвoдных трубoпрoвoдoв» (совместно с Рафаилом ТАРАТУТОЙ, Баку: Азнефтеиздат, 1954. — 172 с.), а в 1957 году выпустил брошюру «Инструкция по применению фанерных труб для нефтепромысловых коммуникаций» (совместно с Мамиконом АРУТЮНОВЫМ, Баку: Азнефтеиздат, 1957. — 20 с.).
В 1968 году (заявка была подана в 1966-м) ЛУКОДЬЯНОВ вместе со Штунгом Р.Л. получил свидетельство на изобретение «Огнеупорная плита для футеровки внутренних сферических поверхностей аппаратов». Они оба значатся авторами, а заявителем выступил Государственный институт по проектированию предприятий нефтяной промышленности "Гипроазнефть".
Евгений ВОЙСКУНСКИЙ вспоминал:
— Мой колоссально начитанный брат был из особенно любимой мною породы людей — из всезнаек. Разговор он часто начинал так: «А знаешь ли ты, что…» Или: «Послушай, что я вычитал сегодня…» В то время он занимался разработкой легкосплавных труб для бурения нефтяных скважин. Увлеченно говорил о своей идее — пластмассовые трубопроводы вместо металлических, — и как-то в нашем разговоре вдруг возникла странная, фантастическая картина: струя нефти идет через море вовсе без труб, в «кожуре» усиленного поверхностного натяжения… («Полвека любви»).
«Экипаж «Меконга» насыщен «занимательными фактами» из истории науки и техники – от «трапеции Жанто», появление которой впервые позволило каретам вместе с едоками не опрокидываться на крутых поворотах, до истории системы записи нот (сначала была четыре линейки, пятая появилась лет на 300 позже). В подавляющем числе все это — плод эрудиции Исая ЛУКОДЬЯНОВА.
Что касается биографии, в статье «Годы работы, годы дружбы» в первом номере «Литературного Азербайджана» за 1987 год Евгений ВОЙСКУНСКИЙ пояснил (этих воспоминаний о друге и соавторе в сети нет):
— В институте «Гипроазнефть» ЛУКОДЬЯНОВ в качестве главного инженера проекта принимал участие в ряде крупных работ – например, в проектировании цеха обжига Кировабадского алюминиевого завода, плавучей водонасосной станции на озере Джейран-Батан. В институте «Гипроморнефть» руководил проектными работами по ряду объектов сбора и очистки промысловых сточных вод на нефтепромыслах Азербайджана, по реконструкции кислородного завода и завода утяжелителей в Баку. Это лишь небольшая часть его работ.
На момент их встречи в 1956-м ЛУКОДЬЯНОВ работал «в Специальном конструкторском бюро по трубам, увлеченно занимался разработкой легкосплавных труб для бурения нефтяных скважин» (там же в «ЛитАзербайджане»).
В Википедии, в РУВИКИ, в Архиве фантастики Виталия Карацупы указано лишь одно место работы Исая Борисовича — Азербайджанский научно-исследовательский институт нефтяного машиностроения (АзИНМаш). Возможно, причиной тому стала «Инструкция по применению фанерных труб...», которая ушла в печать именно из этой организации.
В «Экипаже «Меконга» с ЛУКОДЬЯНОВА написан Борис Иванович Привалов, руководитель отдела, в котором работают два главных героя романа молодые инженеры Юра и Николай:
— У него были мягкие щеки, крупные роговые очки, округлый животик.
А прототипом жены Привалова Ольги, возможно, стала супруга ЛУКОДЬЯНОВА.
Самотек
В интервью Илье Вершинину в «Комсомольской правде» от 22 мая 2019 года 97-летний Евгений ВОЙСКУНСКИЙ так ответил на вопрос о том, как они писали вдвоем:
— Начинал все ЛУКОДЬЯНОВ. Мы с ним обговаривали текст и события очередной главы. Затем он приступал к творческому процессу, а я к этому делу подключался позднее. По сути дела, переписывал то, что он написал, и вносил свое.
В мемуарных «Полвека любви» похожее признание:
— ЛУКОДЬЯНОВ мог отдавать литературным занятиям лишь вечера и выходные дни. А у меня поспевала книжка морских рассказов для Воениздата, и далеко не сразу я включился в работу над романом.
Более полный вариант интервью из «Комсомолки» журналист Илья Вершинин разместил на портале фонда «Я помню» в июне того же 2019 года. Здесь про друга-соавтора сказано подробнее:
— Он писал и способности для этого у него имелись. Но он совершенно не умел писать характеры, а без характеров, как известно, литература не существует. Конечно, он умел описывать события и неплохо знал русский 18-й век. Особенно его знания чувствуются в главе, которая посвящена Федору Матвееву, попадающему в Индию. Он был, разумеется, «писучим» человеком. И хотя литературная сторона являлась моей обязанностью, я использовал его прозу довольно большими кусками.
В целом, по словам, Евгения Львовича, «если за точку отсчета взять эпизод с грузовиком и пешеходом, то на «обговаривание» и написание романа ушло два года и три месяца».
«Экипаж...» был направлен самотеком в Детгиз. В архиве ВОЙСКУНСКОГО сохранилось письмо от редактора Детгиза Аркадия СТРУГАЦКОГО, датированное 24 августа 1960 года, где он их поздравил с «литературной удачей».
Как в Детгизе встретили рукопись неизвестных авторов, Аркадий СТРУГАЦКИЙ рассказал люденам на встрече 26 августа 1990 года:
— Психология pедактоpа совеpшенно однозначна в отношении толстых pукописей. Если pукопись неохватна, значит, заведомо, почти навеpняка – это халтуpа или... э-э-э... гpафоманство... В один пpекpасный день вызывает меня заведующая и говоpит: «Вот здесь pукопись валяется у нас уже два года, нужно написать pазгpомную pецензию и отослать обpатно. Чего она тут валяется?»
Да, и сел я, а это было, навеpное, часа за два до конца pабочего дня. Сел и пpопал. Я читал. Рукопись-то огpомная. Hе могу отоpваться. Схватил ее, пеpевязал бечевкой, и, домой. Сидел, всю ночь читал. Утpом пpихожу: «А я пpочитал эту pукопись». И Маpья Михайловна говоpит: «Hу, и что? Отпpавляем?» А я говоpю: «Hет, никуда не отпpавляем, эту pукопись нужно издавать и немедленно». – «Как так?» – «Да вот так». Hу, получился небольшой скандальчик, потому что на pедакцию у нас pаспpеделялись бумажные объемы. Естественно, пионеpская литеpатуpа получала больше всего. Дошкольная литеpатуpа получала меньше, чем пионеpская, но все-таки тоже много. Потом истоpическая литеpатуpа. Hу, а мы уж совсем получали мало. Hу, я взял гpех на душу. Выкинул там несколько пеpеизданий фантастики. Мне удалось ее пpосунуть к диpектоpу и к главному pедактоpу. Они, ошеломленные таким натиском, дали добpо.
Насчет двух лет память Аркадия Натановича подвела. Судя по датам в воспоминаниях Евгения Львовича (а он писал их по дневникам и письмам) рукопись «пролежала» в редакции максимум месяцев семь.
Разночтения
Если сравнивать три первых издания «Экипажа «Меконга»: Детгиз 1962, «Детская литература» 1967 и РИФ 1992, то между ними есть отличия.
Самая большая потеря второго издания 1967 года: в Четвертой части выкинута большая 9-я глава «в которой Юра, подобно Александру Македонскому, разрубает веревку, чтобы выйти из затруднительного положения». В ней Юра, Валера, Валя и Рита, уплыв на плоту по Каспийскому морю с загоревшегося острова Ипатия попадают на борт шхуны иранских контрабандистов, которые в большом количестве перевозят в СССР наркотики – анашу и опий. Что вызывает, кстати, вопросы: лично я, который родом из СССР, про такое в советской литературе не читал. Считается, что тему наркотиков в Советском Союзе в полный рост впервые показал Чингиз Айтматов в «Плахе» (я не беру ситуацию 20-х годов). Один из главных героев «Экипажа «Меконга» ученый Бенедиктов – откровенный наркоман: сидит на игле – и это осталось во всех изданиях. Причем ампулы, которые он использует, тоже завозятся из Ирана контрабандой.
Второе крупное сокращение — типично для переизданий книг, которые были ранее выпущены в 50-х и самом начале 60-х. Дружба с Китаем практически сошла на нет еще за несколько лет до событий на острове Даманском и количество положительных китайцев в советской литературе резко уменьшилось.
В главе 8-й части Третьей бакинцы Борис Привалов и Николай Потапкин побывали в Москве в Институте поверхности. В издании 1962 года они встречают там приехавшего из Китая доктора наук, специалиста по поверхности раздела жидкостей Ли Вэй-сэна, который говорит: «Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год»...
А в главе 4-й части Четвертой во время второй московской командировки бакинцев приглашают в гости к этому Ли Вэй-сэну и тот угощает чаем:
— Нет, — сказал Ли Вэй-сэн, морща лицо в улыбке. — Вижу по вашим лицам, что чай вам не по вкусу.
— Почему же, — вежливо ответил Багбанлы. — Чай хорош. Но у нас на юге заваривают его по-другому.
— О варвары! — смеясь, сказал Ли Вэй-сэн.— Грубый кирпично-красный настой, который щиплет язык, вы предполагаете... Нет, пред-по-читаете легким, ароматным ощущениям. Я извиняю вас только потому, что мы пьем чай на одну тысячу с половиной лет больше, чем вы.
— Изумительный чай, — сказал Григорий Маркович.— Налейте-ка еще, дружище Ли.
— А в Москве и вовсе не умеют заваривать чай,— вставил Привалов. — Пьют подкрашенную водичку.
— Жареную воду, — кивнул Багбанлы. — Впрочем, de gustibus non est disputandum
Ли Вэй-сэн читает гостям старинное «Сказание о Лю Цин-Чжене — искателе полного познания», где в качестве первоисточника проницаемого вещества указываются пришельцы из космоса
В издании 1967 года сказание осталось, а вот Ли Вэй-сэн исчез без следа вместе с чаем (чай, впрочем, пили, но без обсуждения его свойств).
В издании 1992 года китаец не восстановился. Зато появилась исчезнувшая ранее 9-я глава об иранских контрабандистах.
В РИФовском издании 1992 года есть некоторое количество мелких сокращений – от предложения-двух до одного-двух абзацев. Так случается, когда текст необходимо уменьшить до запланированного объема (возможно, из-за прибавленной 9-й главы).
Из 2-й главы Первой части исчезла, например, забавная история с названием яхты «Меконг», а из 1-й главы Третьей части ушел большой монолог Юры Костюкова пионерам, заканчивающийся словами:
— Развивайтесь гармонично, как древние греки, которые говорили про некультурного человека: «Он не умеет ни читать, ни плавать». Ведите их на пляж, товарищ Вера! Пусть они плавают и решают задачи, чертя пальцами на песке геометрические фигуры!
Впрочем, в большинстве последующих переизданий печатался именно первый полный вариант – с контрабандистами и китайцем. Например, в издании ярославского «Нюанса» 1994 года. А значит, правки вносились не по желанию самих авторов.
Ближний прицел
«Экипаж «Меконга» начинается как фантастика «ближнего прицела». Юра Костюков и Николай Потапкин под руководством Бориса Ивановича осуществляют «проект прокладки подводного трубопровода с материка до Нефтяных Рифов — знаменитого нефтепромысла в открытом море», а Николай Опрятин в Институте физики моря участвует в проекте повышения уровня Каспийского моря.
На первых же страницах упоминается «смелый проект поворота северных рек в Каспийское море — проект «КВП»: воды Камы, Вычегды и Печоры должны были, по этому проекту, перевалить старые водоразделы и, устремившись на юг, через Волгу напоить Каспийское море».
Это реальный проект: в первоянварском номере «Комсомольской правды» за 1956 год руководитель института «Гидропроект» академик Сергей Жук подробно рассказал об этих планах, в которых главной целью все же было не Каспийское море, а повышение уровня Волги для стабильной работы каскада гидроэлектростанций. Более того, проект был не забыт после снятия Никиты Хрущева: в 1971 году взорвано три 15-килотонных ядерных заряда в Пермском крае – около сотни таких взрывов и должны были создать канал из Печоры в Каму.
Но реки – слишком медленно, на страницах романа Институт физики моря планирует «одолжить» воду у Черного моря, где «предполагалось создать мощный ядерный реактор-кипятильник»:
— Из глубины Черного моря взовьется гигантский фонтан водяного пара, целая система направленных антенн заставит нескончаемое облако серой змеей ползти над Кавказским хребтом. А каждый кубометр облака — целый грамм воды! Дойдя до участка ливневания на Каспийском море, облако попадет в зону мощного электростатического поля, и сконцентрированные водяные пары, потеряв тепло и превратившись в воду, ливнем обрушатся в море… Если такой ливень в течение года будет непрерывно низвергаться на участок моря длиной и шириной по тридцать километров, то к концу года уровень моря поднимется на три метра.
Чем не «погонщики туч» в еще более промышленных масштабах?
Пока исследовательские институты продвигались в этих своих планах, две группы главных героев романа независимо друг от друга работали над тайной проницаемости. И добились успеха. Ведь если лезвие ножа, с которого все начинается, без сопротивления проходит сквозь любое твердое тело, почему проницаемая нефть не может без потерь проходить сквозь толщу воды без всяких труб. Надо только в месте приема лишать ее проницаемости и спокойно заливать в резервуары. Более того, почему бы проницаемую на время транспортировки воду Черного моря прямо сквозь земную толщу не направить в море Каспийское?
Фантдопущение, конечно, не из тех, перспективы которого просматривались в «приближающихся далях», и не прямое продолжение того, что разрабатывалось в тогдашних лабораториях. Да, и сегодняшних тоже. Но чем его итог сущностно оно отличается от пересылаемой по ионосфере за тысячи километров без проводов электроэнергии из романа Георгия Гуревича «Рождение шестого океана»?
Почему неплохо написанный роман Гуревича, где такие же два друга-инженера Новиков&Новиков так же увлечены своим открытием, пытаясь прорваться за пределы науки сегодняшней, сразу после издания ушел в прошлое, а роман ВОЙСКУНСКОГО и ЛУКОДЬЯНОВА, как мы можем судить по отзывам молодых писателей с Малеевского семинара, продолжал отражаться в их душах?
При том, что роман несколько тяжеловесен, сознательно – в частности за счет длинных поясняющих заголовков – старомоден, и не сказать, что стилистически изощрен или афористичен (хотя пожилая дама в пенсне и барк «Аретуза» — отличная литературная «игра»). Это не «Иду на грозу», где местами написано ну просто блестяще.
Только ли дело в оригинальной фантастической идее, не затертой и по сию пору?
Роман тайн
Как заметил Евгений ВОЙСКУНСКИЙ в мемуарных «Полвека любви»:
— Я должен признаться, что мы с ЛУКОДЬЯНОВЫМ первоначально задумали именно приключенческую книгу. Ведь «Меконг» и начинается-то с фразы: «Приятно начать приключенческий роман с кораблекрушения…» Фантастическая проблема проницаемости служила если не «внешней приманкой», то главным сюжетным стержнем, на который нанизывались приключения героев — в наши дни и в XVIII веке. Увлеченные движением сюжета, мы не задумывались над такими вещами, как жанровая принадлежность.
«Экипаж «Меконга» куда ближе к «Наследнику из Калькутты», чем к тому всплеску советской фантастики, что вызвала начавшаяся космическая экспансия человечества.
Недаром, «румяной девушке» Лиде Ивановой, встреченной бакинцами в московской командировке, «нравится Ефремов, хотя лично она «Туманность Андромеды» написала бы иначе».
Истоки романа прямо указываются в эпиграфах и тексте повествования: Дюма, Стивенсон и, прежде всего, Жюль Верн, который упоминается чаще других и в любви к которому соавторы не раз признавались и позже:
— У нас обоих с детства было тяготение к фантастике. Прежде всего — к романам Жюля Верна. Я упоминал уже, как поразила мое детское воображение прогулка капитана Немо по океанскому дну. Я летел к Луне в ядре, выстреленном из гигантской пушки, вместе с Мишелем Арданом. Вместе с капитаном Сервадаком, профессором Пальмиреном Розетом и лейтенантом Прокофьевым устремлялся в космические дали на обломке Земли, оторванном кометой Галлией… У нас с Исаем была как бы жюль-верновская выучка.
ВОЙСКУНСКОМУ и ЛУКОДЬЯНОВУ удалось написать классический авантюрный роман и даже более того – тот его вид, что называется «романом тайн».
Вспомните, как начинаются «Двадцать тысяч лье под водой»: «1866 год ознаменовался удивительным происшествием» – в океанах кораблям начало встречаться загадочное гигантское китообразное существо, опасное при столкновении. А «Дети капитана Гранта»? Из моря выловили бутылку с посланием исчезнувшего капитана Гранта, но часть слов на бумаге размыла вода – и далее последовало большое путешествие по нескольким неправильно атрибутированным географическим точкам – от Патагонии до Австралии.
«Экипаж «Меконга» начинается с появления загадочного ножа, лезвие которого проходит сквозь любой предмет, даже живое тело, не повреждая его. Но продемонстрированный нож немедленно падает на дно моря.
В первой же главе встречаются все главные герои романа: в происшествии с ножом на теплоходе «Узбекистан» участвовали Опрятин, Бенедиктов с женой Ритой и дядя Вова, а в это время к теплоходу на яхте подплыли Юра, Николай, Валя и Борис Иванович Привалов – ножа они не видели и ничего про него еще не знают, но позже к ним в руки попала рукопись XVIII века о путешествии поручика Матвеева в Индию, где описывается такой нож.
Каждая из двух групп начинает исследования, чтобы добиться проницаемости.
Есть здесь и многообещающий, казалось бы, но ложный путь, ведущий к иезуитам, – прямо по Виктору Шкловскому: «ложная разгадка — очень обычный элемент рассказа или «романа тайн» (забавно, что в оккупированном теоретиками фантастики «Искусстве, как прием» остранение строится большей частью на творчестве Льва Толстого, а в процитированном «Романе тайн» из книги 1925 года, хотя и начинающемся с Анны Радклиф, в основном анализируется «Крошка Доррит» Диккенса, а не Эжен Сю, например).
Как утверждал Виктор Борисович, «характерно для типа «тайны» родство с приемом инверсии, т.-е. перестановки. Самым обычным типом тайны является рассказ о предшествующем постановлении после изложения настоящего». Таких инверсий в «Экипаже...» несколько, включая всю рукопись поручика Матвеева.
Есть и упомянутый далее Шкловским прием «узнавания»: Николай узнает в Рите подругу детства по прозвищу «Желтая рысь», которая оказалось к тому же потомком поручика Матвеева (в финале чехословацкого фильма «Лимонадный Джо» 1964 года это жанровое непременное узнавание ядовито спародировано).
Ученые и инженеры
Одну из первых рецензий на роман написали Михаил ЕМЦЕВ и Еремей ПАРНОВ в антологии «Чёрный столб» («Знание», 1963):
— Замечательные ребята с яхты «Меконг», эти физики-лирики Юрий и Николай, их научный руководитель Привалов. Между ними и внешне благообразным кандидатом наук Опрятиным, готовым ради карьеры предать любые знамена, оплевать любые святыни, лег огневой рубеж. Это главный движущий конфликт повести, не выдуманный.
Ребята с «Меконга» и опрятины всегда стояли по разные стороны баррикады. Не всегда это было осознанно и обнаженно. Мы помним годы, когда опрятины анонимными доносами прокладывали свой грязный путь к высоким должностям, ученым степеням. После двадцатого съезда они изменили тактику, замаскировались под энтузиастов и тружеников.
Николай Опрятин не самый приятный персонаж романа, но что он готов «ради карьеры предать любые знамена, оплевать любые святыни» — откровенная неправда. Да, он честолюбив и, увидев в проницаемом ноже шанс для действительного научного открытия, ринулся в этот шанс напролом. Да, он не обратился в соответствующие органы, как должен был сделать «настоящий советский человек», увидев ампулу с наркотиками на столе у «талантливого, но запутавшегося» Бенедиктора. Но ведь и Рита не стала как «настоящая советская женщина» обращаться по этому поводу в те же органы, надеясь сохранить семью (как-то не удивляются герои романа наркотикам, причем не отечественного производства и в этой ситуации, и на контрабандном судне – видно не все мы знаем о жизни конца 1950-х годов в южных республиках СССР).
По сути, Опрятин – некоторый инвариант Тулина из написанного позже «Иду на грозу». Но вот незадача: Константин Фрумкин в интереснейшей монографии «Любование ученым сословием: Отражение социальной истории советской науки в литературе, искусстве и публичной риторике», судя по списку использованной литературы, проштудировал и «Экипаж «Меконга», но процитировал лишь как образец использования научной конструкции для полушутливого способа описания действительности: бакинская толкучка сравнивается с плотным веществом, «элементы которого находятся в непрерывном движении. Продавцы и покупатели, обладая противоположными по знаку зарядами спроса и предложения, тяготели друг к другу, преодолевая противодействующие силы расхождений в ценах».
Для выделенных им мифологем-стереотипов отражения образа ученых в наукоориентированных романах: энтузиазм, коллективизм против талантоцентризма, связь науки с производством, юниоризация образа ученого и пр. использовать образы романа он не стал. Хотя, вроде бы, почти все названное там есть.
А вот чего там точно нет — идеологических штампов. У Гуревича в «Рождении шестого океана» сюжетная острота строится на параллельной истории попытки алчных империалистов продолжить эксплуатацию народа Джанджаристана с помощью убийств, предательства, обмана. У Немцова в «Последнем полустанке», где тоже действуют два друга-инженера Бабкин и Багрецов, — на противостоянии начальствующим бюрократам-перестраховщикам, лжеученым, нерадивой лаборантке и молодому хлыщу, которого использовали иностранные спецслужбы.
Даже в литературно гораздо более сильном романе «Иду на грозу» значим конфликт с карьеристами и ретроградами, который в «Экипаже...» отсутствует, не смотря на утверждение обратного Емцевым и Парновым.
И Бенедиктов оказался талантливым ученым, хотя и получившим признание лишь после смерти, и дядя Вова не так уж плох, как казалось поначалу, взят на поруки и ходит в библиотеку, да и Опрятин не убийца, а исследователь, добившийся результатов (Бенедиктов самостоятельно, без него, бесконечно продолжал бы свои опыты с рыбами).
В романе явно прослеживается утопический элемент.
Причем, утопический не в смысле строительства лучшего социального общества. Этим лучшим обществом в романе является НАУКА (хотя герои идентифицируют себя не как ученые, а как инженеры). А вот здесь Емцев и Парнов очень точно указали на смысл многочисленных познавательных флешбэков:
— Так начинает появляться основной фон, проясняется великая преемственность достижений человеческой цивилизации. Ничто не проходит бесследно. Все так или иначе отзывается в последующих поколениях. Отсюда и берет начало диалектическое русло повести, хитроумно сплетенные воедино противоречия, между которыми кипит не всегда видимая, но непрекращающаяся и упорная борьба. Тысячи ручейков, сливаясь и расходясь, появляясь и исчезая, дают начало реке, которая становится все шире и полноводнее.
Константин Фрумкин определил «золотой век» образа ученого в советской культуре рамками 1954 – 1970 годов:
— Новым героем — и даже Героем с большой буквы — в культуре «больших шестидесятых» стал молодой ученый. Он обладал и типичными для русской классической литературы чертами молодого идеалиста, чьи нравственные принципы наивны и неприменимы к суровой реальности; он был и трикстером, чьи идеи и поведение бросают вызов консервативной среде; он был и объектом тщательного психологического анализа; он был и культурным героем, творящим новый мир.
В наиболее чистом, скажу даже «страстном» виде и это вИдение и вИдение близких контуров грядущего светлого общества было свойственно короткому периоду с 1957 по 1961 год, когда сошлись сразу несколько факторов: первый спутник и первый человек в космосе, подтвердившие правильность курса страны на науку, разоблачение культа личности, отмежевавшее партию от кровавого прошлого, международный фестиваль молодежи и студентов в 1957 году, до которого иностранцы существовали для обычного советского человека скорее в виде инопланетян (см. слова Пользы в фильме «Стиляги» о встреченном ею негре), переводы современной западной литературы и прочее, прочее, прочее.
«Экипаж «Меконга» писался именно в этот период. И в нем чувствуется то самое «свободное дыхание», которого уже нет и не могло быть во всех последующих произведениях авторов. В тот же период создавалось «Возвращение» Стругацких с теми же интенциями – и появился Мир Полдня, герои которого из той же когорты, что и Юра Костюков с Николаем Потапкиным. В конце концов, принятая в 1961 году на XXII съезде Третья программа КПСС — отклик на те же самые ожидания. И революционно-утопической там является далеко не только фраза в самом конце «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!».
Опыт нового прочтения отечественной фантастической классики.
В биографической справке Владимира Борисова для «Энциклопедии фантастики» 1995 года под редакцией Вл. Гакова (в большинстве упоминаний этой биографии автором ошибочно указывается Вл. Гаков) сказано так:
— Успех Б. принес цикл о психологе Полынове — необычном (для традиционной НФ) герое-"сверхчеловеке" близкого будущего, чьи подвиги на Земле и планетах Солнечной системы обусловлены не уникальными физ. данными и не оружием и воинским искусством, а интеллектом и знанием психологии. Основу сюжета повести "Десант на Меркурий" (1967) составляет разгадка природной тайны на Меркурии; параллельно развивается мысль о неизбежности отказа от непосредственного восприятия внешнего мира при освоении космоса, как ранее это случилось при вторжении науки в микромир. События повести "Космический бог" (1967) формально можно отнести к "космической опере ": Полынов вступает в схватку с нов. кандидатом во властелины мира: выступая от имени несуществующих пришельцев, тот вместе с группой заговорщиков пытается навязать Земле "консервативный социализм", угрожая уничтожением озонового слоя; вместе с предыдущей повесть объединена в один том — сб. "Приключения Полынова" (1987). Менее интересна, хотя и более политизирована (действие происходит на Земле) заключительная повесть цикла — "Конец закона" (1980), в к-рой предпринимается попытка создать локальную антиутопию в одной из стран с помощью сублиминальной (на уровне подсознания) пропаганды. К циклу также примыкает повесть "Сила сильных" (1985), в к-рой действует потомок Полынова.
Здесь, разве что, можно поспорить по поводу использования определений «сверхчеловек» и «космическая опера», которые, на мой взгляд, вряд ли можно применить к данным произведениям.
здесь Дмитрий БИЛЕНКИН еще без бороды
Обе первые и базовые повести цикла об Андрее Полынове появились в сборнике Дмитрия БИЛЕНКИНА «Марсианский прибой». Первоначальный вариант «Десанта на Меркурий» ранее был напечатан
в сборнике «Фантастика, 1966. Выпуск 3-й». И Полынов там звался Яшей. Потом автор его переименовал.
Космический бог
Повесть «Космический бог» вызвала при появлении гораздо больший интерес, чем «Десант на Меркурий».
Доктор исторических наук Игорь Бестужев-Лада в предисловии к 14-му и 15-му томам «Библиотеки современной фантастики» нашел в ней актуальный социальный аспект:
— Мертвый хватает живого – это древнее изречение вполне подошло бы в качестве эпиграфа к повести Д. БИЛЕНКИНА... Новые времена, новая техника, новый театр действий, но где-то на Земле сохранился еще старый общественный строй, и в канун победы новых социальных отношений повторяется попытка повернуть историю вспять.
Как заметил известный советский критик Всеволод РЕВИЧ («Литературная газета» от 13 сентября 1967 года), «лихой приключенческий «боевик» с космическими пиратами, выстрелами и любовью отважной девушки». И продолжил:
— «Космический бог» представляется мне лучшим произведением сборника. Экстравагантность и стремительность действия ничуть не мешают, а наоборот, помогают задумываться о необходимости всегда быть бдительным, о допустимых и недопустимых компромиссах, о силе и слабости противников мира, наконец, просто о том. Что такое смелость, находчивость, преданность».
здесь на снимке тоже безбородый Дмитрий БИЛЕНКИН
Журналист Игорь Рувинский из Волгограда, наоборот, заявил в реплике «Скакали по космосу ковбои...» («Литературная газета» от 31 июля 1968 года), что повесть состоит из штампов, перенесенных в космические реалии:
— Космический корабль (дилижанс, поезд, пароход, самолет) шел по курсу. Вдруг (лошади остановились как вкопанные, взрыв потряс судно) «плавный толчок качнул столик»...
... «на уровне своей груди Полынов увидел пирамидальное дуло лайтинга» (длинноствольного пистолета, стосемнадцатизарядного кольта, пистолета-пулемета, карманного гиперболоида).
Но Полынов (Ихтиандр, Сайрус Смит, майор Пронин) обрушил на негодяя «бешеный удар правой под подбородок». Полынов вообще специалист высокого класса: он, «словно ракета, пролетел разделяющее их пространство. Страшный удар ногой в живот бросил охранника на пол. Перевернувшись в воздухе Полынов перехватил падающий лайтинг».
Несмотря на похвалы Ревича, Дмитрий БИЛЕНКИН – увы! – не мастер авантюрного сюжета. Даже в «пятиугольнике» Павла Багряка, по словам своего соавтора Виктора КОМАРОВА, он отвечал за «главы, в которых должны были присутствовать философские рассуждения», в то время как «ГУБАРЕВУ лучше всего удавались описания погонь, ГОЛОВАНОВУ — юмористические ситуации, АГРАНОВСКОМУ — юристу по образованию — главы, требовавшие знания криминалистики», а самому Комарову — «отрезки, связанные с наукой».
Там, где начинается идеология – а она там есть – повесть становится плоской как лист бумаги. Сам по себе «Космический бог» не так уж и плох, но если даже сократить идеологические споры, то выше уровня Андре Нортон все равно не поднимется. Много натяжек. Заканчивается тем, что главного негодяя хватил удар от неожиданно кинутой в него подушки – и это не пародия. Хотя есть и любопытные параллели. О том, например, как главный антагонист собирается взять под контроль Землю. Он заявил Полынову, что предстанет перед жителями планеты в качестве космических пришельцев:
— Они объявят, что давно уже следят за земными делами, скажут, что их вмешательство стало необходимым. Но они гуманны, очень гуманны. Никаких покушений на существующие политические системы, уклад жизни, идеологию; они не вмешиваются в классовую и национальную борьбу. Они дают один-единственный приказ: разоружиться. Разоружиться, потому что оружие стало смертельно опасным для человечества. Гуманно? Вполне. Абсолютно в духе сказок о высокоразвитых цивилизациях. Свой приказ они подкрепляют угрозой снять озоновый экран (тут будет пролито немало слез о тягчайшей ответственности, об их нежелании применять силу, об их любви к неразумным людям, которая единственно...). Слушатели будут всхлипывать от умиления, гарантирую.
А потом они будут давать только советы. Советы, и ничего больше. Совет временно остановить (хотя мы знаем, что навсегда) прогресс. Совет следовать их советам, чтобы построить рай на Земле...
— Космический бог в роли анонима. Пустой крючок.
— Ерунда! Да мы, если потребуется, покажем их по телевидению. И зрители увидят — ха-ха! — электромагнитное облако. Покажем им животных, пейзажики их планеты... А знаете, кто будет говорить от их имени? Думаете, я? База? Ничего подобного. Открыть базу — значит выдать подлог. Нет. От их имени будет говорить... Держитесь крепче. Вы!
Создается даже впечатление, что Стивен Эриксон в романе 2018 года «Радость, словно нож у сердца» взял за основу именно этот план.
Десант на Меркурий
«Десант на Меркурий» — самая натуральная «hard science fiction». Настолько твердая, что и до сих пор многие не в состоянии разгрызть его: одни-де рассуждения и описания — скучно, мало действия.
Повесть по-прежнему интересна и по прошествии полувека. Не только развернутым описанием Меркурия, показанным цепко, необычно и зримо, но и основной идеей. Три космопроходца не могут соотнести видимое на планете с реальностью. Причем видимое и через стекла гермошлемов, и через аппаратуры вездехода и космического корабля.
Вот, например, вездеход с Шумериным и Бааде попал в кольцо раскаленной лавы, они ее наблюдают через приборы и, спасаясь, поднялись на возвышенность, оставляя пока лаву на безопасном расстоянии. В то же время Полынов из корабля, отправив телеглаз, отмечает через него сверху, что лава затопила гусеницы вездехода. То есть они видят разное. Уяснив это, он рекомендует ехать прямо через лаву, «если только снаружи температура не будет повышаться». Они поехали – и температура не повысилась, а, значит, не было никакой лавы:
— Теперь, — подытожил Шумерин, — самое лучшее для нас – закрыть глаза и не открывать их до ракеты, чтобы вокруг не творилось.
(понятно, что обратную дорогу может обеспечить и автопилот).
Психолог Полынов рассуждает, что зрение осталось единственным, на что они непосредственно ориентируются при полете на Меркурий. Но аппаратура фиксирует происходящее во всех диапазонах, а человеку передает зрительную информацию только в тех ограниченных параметрах длин волн, где он способен видеть. В этих границах герои видят те вещи, которые не фиксируют ни газоанализаторы, ни датчики температуры и которые не являются ни миражом, ни галлюцинацией.
Нет пока ни языков описания, ни теоретических понятий для того, что происходит на Меркурии:
— Пусть это шуточки меркурианского дьявола. Летающие гробы, сапоги всмятку. Но мне нужны точные факты! Точные, понимаешь? Факты!
С помощью сверхсложных приборов, математических абстракций и «безумных идей» человек понял законы мира элементарных частиц, и «все же он до сих пор чужд нашим эмоциям, ибо ему нет соответствия в духовной природе человека... Однако мы по-прежнему пребывали в уверенности, что уж в макро-то мире ничего подобного не случится. Что на любой планете наше «я» будет соответствовать тому новому, с чем столкнется. Ошибка».
То есть с Меркурием отныне придется общаться как с элементарными частицами: фиксировать изменения, состояния, параметры и строить на этой базе концепции происходящего.
Но это все же макромир. Если потом придется обживать Меркурий, то надо будет приспосабливаться и приспосабливать. На Земле мы тоже видим в узком диапазоне, но преобразуем ее, возможно, даже не понимая многого, что на ней действительно происходит. Об этом, кстати, рассказ «Странная» из того же сборника: 12-летняя деревенская девочка видит пятна, «черные как кляксы», «которых над землей много» (весьма похоже на наблюдаемое на Меркурии), ярко горящую радугу, которую никто не видит, подземные ходы и прочее.
Над Солнцем
В пятом номере журнала «Сельская молодежь» за 1962 год появился рассказ в письмах о полете к Солнцу Дмитрия БИЛЕНКИНА «На изгибе пространства», который в 1967-м под названием «Над Солнцем» опубликован в сборнике «Марсианский прибой».
Именно из этого рассказа вырос «Десант на Меркурий». Судите сами:
— В письме первом красочно описывается Меркурий. Описания не похожи по содержанию, но оба яркие и необычные;
— в письме третьем рассказывается, что планетолет полностью автоматизирован и сам управляет своим полетом, люди-пилоты номинальны и томятся этим, неожиданно один из них обнаружил, что корабль слегка отклонился от расчетной орбиты и попытался взять управление на себя, но не получилось. В начале «Десанта...» говорится, что корабль полностью автоматизирован, пилоты томятся: унизительно-де бездельничать, и вспоминается история, как один из капитанов взял управление при посадке на себя, но его вовремя оттащили;
— и в третьем письме и в начале «Десанта...» упоминается о стихах;
— в рассказе описывается воздействие близкого Солнца на психику и на окружающее космонавтов пространство, а в повести – о похожем воздействии Меркурия.
Марсианский прибой
В цикл о Полынове должен был войти рассказ «Марсианский прибой», но по каким-то причинам Дмитрий Александрович отказался от этой идеи. Здесь идет речь об экспедиции на Марс, первой, которая там осталась надолго, осваивая планету. Их было шестеро и среди них — отличающийся особой осторожностью Ванин: он никогда не шел первым. Ванин не был трусом, но эта особенность его характера (в маленьком тесном коллективе, долго находящемся в отрыве от остальных, психологические шероховатости каждого становятся особенно выпуклыми), вызывала шутки и подтрунивания, которые он принимал болезненно, хотя и не показывал. Он первым обнаружил, что при некоторых погодных условиях песок в определенном месте (что-то вроде бухточки у красных скал) Марса становится текучим – двигается как волны на море: в скафандре можно безопасно погружаться с головой хоть на пару-другую часов, а потом без проблем подниматься на поверхность, даже если текучесть прошла. Тщательно все это изучив, он начал частенько демонстрировать погружение в песок, особенно только что прилетевшим новичкам – явная психологическая компенсация за предыдущие смешки. И в какой-то момент произошла случайность – его затянуло под скалу, и он там застрял, пока не кончился кислород. А рассказывает нам эту историю один из членов экипажа и комментирует психологическую подоплеку случившегося.
А теперь откроем главу «Крис» повести «Космический бог»:
— Лежа на спине и закрыв глаза, Полынов стал вслух вспоминать. Он снова видел злополучный марсианский песчаный прибой, его обжигали пламенеющие ураганы Венеры, фантомы Меркурия опять плясали за стеклом вездехода, он снова тонул в ужасном болоте Терра Крочи. Он сам удивлялся тому, что пережил, это казалось невероятным, он много раз должен был погибнуть и вот же цел, как ни странно.
Главная тема
Англоязычная Энциклопедия Научной Фантастики (The Encyclopedia of Science Fiction) Джона Клюта, Дэвида Лэнгфорда и Питера Николса характеризует произведения БИЛЕНКИНА в целом как более научные, чем художественные, но никогда не скучные или плохо написанные.
В 1978 году на английском вышел сборник Дмитрия БИЛЕНКИНА «The Uncertainty Principle» («Принцип неопределенности») с 17 рассказами и предисловием Теодора Старджона, а затем был переиздан в 1979-м.
Сборник вызвал отклик среди англоязычных читателей. Брюс Гиллеспи в англоязычном фэнзине SF Commentary, заявил, что в лучших рассказах советского писателя есть чувство чуда, человеческого тепла и сопереживания, и заметил, что, двигаясь в этом направлении, БИЛЕНКИН мог бы стать Артуром Кларком своей страны.
Станислав Глушнев в статье «Клуб БИЛЕНКИНА» («Литературная газета» от 5-11 ноября 2003 года) представил частичный перевод главного тезиса из предисловия Старджона и с тех пор этот фрагмент фигурирует в разных публикациях.
Приведу эти слова в своем переводе:
— Покойный Джон Кэмпбелл – великий издатель научной фантастики, взявшийся за дело в 1939 году, в течение 18 месяцев собрал группу писателей, ставших столпами (monuments) этого жанра, – Азимов, Хайнлайн, де Камп, дель Рей, Саймак, Кларк, Хаббард…
Если я когда-нибудь доведу до ума свою машину времени, то отправлюсь в Советский Союз, заберу (snatch up) Дмитрия БИЛЕНКИНА, перенесу его в 1939 год, отвезу в скрипучее старое здание на 7-й авеню, 79, проведу через лабиринт, образованный высокими стопками журналов и гигантскими рулонами чистой бумаги (запах которой не покидает меня и по сей день), введу в маленький кабинет, где сидит, едва помещаясь, крупный мужчина. «Джон, – скажу я. – Джон, вот тебе еще один».
Из сборника «Марсианский прибой» в «The Uncertainty Principle» вошло четыре рассказа. В том числе «На пыльной тропинке». Незамысловатое повествование с красивым эпиграфом из Юрия Олеши. Неплохо иллюстрирующее то, чем уникален Дмитрий БИЛЕНКИН. Его тему.
Космонавт Архипов идет себе по тропинке на другой планете (он уже на этой планете давно) и тут прямо на него несутся бронированные местные хищники. Он защищается, расстреляв их из плазменного пистолета. И только успел перевести дух – мчится еще стая – страшные, с горящими зелеными глазами — и опять прямо на него. Он аж вспотел, стреляя. А после того, как уничтожил нападавших, увидел, что идет лесной пожар, который и гнал животных по тропе – он стоял на ней. И, бросив пистолет, тоже побежал.
Как проницательно заметила писатель и критик Мария Галина:
— В сущности, каждый рассказ БИЛЕНКИНА — это притча. На худой конец басня с моралью. Пересказанная чуть старомодным тяжеловесным слогом с внутренними монологами героев, проясняющими по ходу дела необходимое, с несколько напыщенными диалогами — за что, видимо, БИЛЕНКИН и оказался причислен к разряду «настоящих фантастов». А притча и басня повествует именно о людях, под какими бы личинами те ни скрывались (приложение «Ex libris» к «Независимой газете» от 25 июля 2002 года).
«Десант на Меркурий», «Марсианский прибой», «На пыльной тропинке» (а еще в российском сборнике есть «Опасность спокойствия») — все они о том, что человек со своими земными мерками, реакциями, привычками вышел в чужие миры, где все это не работает. Или работает, но не так как на Земле. Или нам кажется, что работает так же, но только стоит обрести такую уверенность, как мы сталкиваемся с обратным. А нередко этот чужой мир сталкивается с нашими мерками и ломается. Мы его ломаем.
Из этих произведений можно собрать сборник, который будет интересен сам по себе, а не только с ностальгически-исторической точки зрения.
P.S. Иллюстрации Н. Кузнецова к сборнику "Марсианский прибой", 1967 года.
облако тэгов
